Лондон в огне

Не произнося ни слова, слуга провел меня через внутренний двор, затем мы поднялись по лестнице и вошли в маленькую комнату с видом на парк, размерами больше напоминавшую чулан. Внутри никого не было. В камине горел огонь.

Слуга ушел, велев мне ждать. Я встал у окна и устремил взгляд на деревья и людей, прогуливавшихся по усыпанным гравием дорожкам внизу. Я был в нелучшем расположении духа — откровенно говоря, мне было страшно. Единственное, чего я желал, — чтобы меня и моего отца оставили в покое и дали мне спокойно зарабатывать на жизнь нам обоим.

Дверь открылась, и вошла госпожа Олдерли. Я низко поклонился. Она пришла одна. Госпожа Олдерли закрыла за собой дверь.

— Господин Марвуд, вы не были со мной откровенны. — Она расположилась у огня, не пригласив меня сесть рядом, и сразу взяла быка за рога. — Господин Чиффинч рассказал мне, что вам многое известно о госпоже Ловетт, однако вы предпочли скрыть от меня эти сведения. Вы утаили, что моя племянница жила возле Стрэнда под видом служанки, а в субботу отец Кэтрин увез ее.

— У меня были на то причины, мадам, — ответил я. — К тому же я убедился в правильности своих выводов только в понедельник, то есть после того, как имел честь нанести вам визит. А рассказал ли вам господин Чиффинч, что, когда я от вас вышел, меня подстерег ваш пасынок со своими громилами?

Госпожа Олдерли кивнула. Сегодня она не выглядела очаровательной, скорее усталой и встревоженной. Я невольно почувствовал к ней совершенно неуместную нежность.

— Ваш пасынок следил за вами. Он заплатил мне, чтобы я поставил его в известность, когда вы в следующий раз назначите мне встречу.

Госпожа Олдерли махнула рукой:

— Эдвард полагает, будто золото способно разрешить любые затруднения. Но сейчас речь не о моем пасынке. Мне приказано вам кое-что сообщить, и это самое безопасное место для подобного разговора.

«Приказано»? Вряд ли госпожа Олдерли использовала бы это слово, говоря о распоряжениях Чиффинча.

— Было решено, что придется открыть вам правду, иначе вы можете узнать ее случайно и только усугубить ситуацию. Эти сведения не подлежат разглашению. — Она устремила на меня пристальный взгляд. — Предупреждаю: если проговоритесь, ни вам, ни вашему отцу пощады не будет.

— Да, мадам, — поспешил кивнуть я. — Даю слово.

Что мне еще оставалось?

— На прошлой неделе, когда вас вызывали в лабораторию короля, его величество говорил с вами о Томасе Ловетте. Помните?

— Да. Король сказал, что Ловетт хуже, чем просто цареубийца.

Госпожа Олдерли в первый раз улыбнулась:

— Именно. А знаете почему?

Я покачал головой, затем прибавил:

— Его величество знает, что я вместе с отцом присутствовал при казни покойного короля. Он об этом упоминал.

— Ваша сообразительность, господин Марвуд, облегчает мне задачу. Король приложил все усилия, чтобы вывести на чистую воду всех до единого, кто стал свидетелем убийства его отца, — по крайней мере, насколько это возможно. Помните тот день? Вы тогда были совсем дитя.

— Я помню все до мельчайших подробностей. Такое забыть трудно.

Госпожа Олдерли продолжила:

— Господина Ловетта внесли в список цареубийц, поскольку он был среди тех, кто настаивал на суде над королем и его последующей казни. Он и его приспешники пользовались влиянием в определенных кругах армии. Но господин Ловетт совершил нечто большее, причем непосредственно в день казни. Вспоминайте.

Что может быть хуже цареубийства?

Я вспомнил маленького джентльмена на эшафоте перед Банкетным домом. Как же правитель всей Англии, объявлявший, что власть дана ему самим Господом, оказался здесь в жилете, с ночным колпаком на голове? Я помнил двух палачей — первый одним ударом топора отделил голову короля от тела, а второй взял ее и показал толпе.

— Палачи, — произнесла госпожа Олдерли так тихо, что я шагнул к ней ближе. — Кто привел приговор в исполнение, господин Марвуд?

— Никто не знает. — Тут я был на твердой почве — о личностях палачей строили предположения уже много лет. — Во время казни оба были в масках, чтобы потом роялисты не учинили над ними расправу. Говорят, того, что с топором, звали Ричард Брендон, он был рядовым палачом, и менее чем полгода спустя этот человек умер, не вынеся мук раскаяния. Безусловно, отсечь голову одним ударом могла только опытная рука, и, по слухам, во время исповеди Брендон…

Но госпожа Олдерли пренебрежительно отмахнулась:

— А второй палач? Тот, который поднял голову короля, чтобы показать ее толпе?

— Кто знает? Может быть, второй человек вышел лишь для того, чтобы на эшафоте Брендон не дрогнул.

Госпожа Олдерли отвернулась и устремила взгляд на огонь. Из парка доносился далекий стук копыт. Где-то в казармах били в барабан.