Лондон в огне

Мы вышли на поляну, посреди которой стоял маленький низенький домик. С годами крыша позеленела от мха, а местами из соломенной кровли росли молодые деревца и сорняки. Из печной трубы, грубо сложенной из кирпича и кремневой гальки, в пасмурное серое небо поднималась струйка дыма. Дверь была сколочена из грубых досок, потемневшее от времени дерево покрывали трещины. По краю поляны за домиком журчал ручей.

— Не представляю, как она здесь живет, — прошептал мне на ухо Хаугего. — Рассказывают, старуха питается корешками, листьями, орехами и ягодами, будто лесной зверек. Но наверное, деревенские под покровом темноты носят ей еду.

— Из милосердия?

— Нет. Надеются заслужить ее расположение. Или хотя бы не навлечь гнев.

Хаугего задержался на краю поляны. Я взглянул на ручей. В одном месте берег полого спускался к воде, и земля размокла. Там я заметил множество следов. А у самой воды на кусте сушилось что-то белое. Сорочка старухи? Я шагнул ближе. Похоже на мужскую рубашку.

— Господин Марвуд?

Хаугего уже стоял у двери и собирался постучать. Я присоединился к нему. На стук никто не ответил, и через некоторое время хозяин Колдриджа вскинул кулак и как следует ударил по двери два раза подряд.

Внутри скрипнула щеколда. Хаугего попятился, врезавшись в меня. Дверь открылась наружу, и в нос нам ударило застоявшееся зловоние. На пороге стояла маленькая полная женщина. Даже не собираясь кланяться хозяину, она лишь молча глядела на него — причем не на лицо, а на серебряную пряжку у него на поясе.

— Доброго дня, госпожа Граймс, — приветствовал ее господин Хаугего. Его голос стал вкрадчивее, к тому же он вдруг заговорил с запинками. — Как поживаете?

Старуха ничего не ответила, лишь взмахнула руками. Этот жест мог означать что угодно: «А то сами не видите», «Выживаю как могу» или даже «Вам-то что за дело?».

— Мы пришли попросить вас об услуге, — продолжил Хаугего. — Это господин Марвуд, он прибыл из самого Лондона.

Он выдержал паузу, но матушка Граймс упорно молчала. У меня по коже пробежала дрожь. Было в этой женщине что-то не вполне человеческое. Она была одета в платье из мешковины и замызганный передник. Из-под мятого чепца выглядывало морщинистое лицо. Вздернутый нос смахивал на свиной пятачок. И на подбородке, и на щеках седые волоски. Карие глаза маленькие и глубоко посаженные. Определить возраст матушки Граймс я не смог: ей могло быть как сорок, так и восемьдесят.

— Слышали, в конце лета в Лондоне случился большой пожар?

Наконец старуха ответила: голос у нее был тихий и скрипучий, как будто она редко им пользовалась.

— После сбора урожая надо сжечь жнивье, потом вспахать землю, и только потом можно сеять семена для следующего урожая.

— Да, госпожа, вы правы. — Хаугего в очередной раз вытер пот со лба. — Город обратился в пепелище, и король приказал, чтобы новые здания строили из кирпича и камня: тогда огонь больше не поглотит Лондон.

— Король не нуждается ни в кирпичах, ни в камне, — сообщила ему матушка Граймс. — У Его отца много чертогов.

«Тысяча чертей! — пронеслось у меня в голове. — Старуха говорит о короле Иисусе. Меня угораздило наткнуться на очередную мечтательницу — ни дать ни взять мой батюшка! А эта старуха еще и ведьма в придачу. Неужели она и впрямь занимается колдовством?»

— Для кирпичей нужна глина.

Матушка Граймс покачала головой. Она потянулась к щеколде, будто собираясь захлопнуть дверь прямо у нас перед носом.

— Оставьте меня, — произнесла она. — Я устала.

— Пожалуйста, госпожа, уделите всего минутку, — обратился к ней Хаугего.

Старуха нараспев пробормотала что-то себе под нос: то ли молитву, то ли проклятие. Слов я не разобрал, но злобный тон уловил. Хаугего попятился.

— Госпожа, вы с мужем наверняка работали у семьи, которая жила здесь до господина Хаугего, — вмешался я. — Прежние хозяева, случайно, не обсуждали при вас глиняные карьеры в округе?

— Нет, — ответила матушка Граймс.

В первый раз она посмотрела мне прямо в лицо, да и бормотать перестала.

— Наверное, мне стоит побеседовать с ними самому. Кто-нибудь из них живет поблизости?

Старуха покачала головой:

— Никого не осталось.

— А как же юная леди? Кажется, трактирщик говорил, что…

— Нет.

Матушка Граймс глядела мне в глаза, а ее губы беззвучно шевелились. Меня снова бросило в дрожь. Я не суеверен, но кому же понравится, когда на него накладывают проклятие?

Хаугего дотронулся до моего рукава:

— Идемте, сэр. Госпожа Граймс нам помочь не может, да и нехорошо задерживаться, когда… нам не рады.

Он поклонился матушке Граймс. Я покорно последовал за Хаугего. Когда мы шли через поляну, я заметил две вещи.

Во-первых, свес соломенной крыши отделяли от земли два фута. Под ним у стены домика высилась кривая поленница, а возле нее лежала гора хвороста. Рядом с хворостом я заметил в грязи крупный след ноги.

А во-вторых, сорочка исчезла. Или это была рубашка?