Лондонские поля

Поначалу Кит был преисполнен надежд. Банкам, слава богу, никто больше не доверял; и можно было покинуть какое-нибудь совершенно неожиданное местечко, зажав под мышкой вполне приличные сбережения. Но яркая мечта блекла на глазах. Мистер и миссис Полак оказались жесткими, как старые ботинки, — и столь же дешевыми. Телониус занимался ими со слезами на глазах — слезами умоляющей ярости. Что за жизнь, на фиг? Прилагаешь столько усилий, подвергаешься неудобствам, все вокруг тебя осуждают — и что же? Никогда ничего как следует не выгорает. Киту пришлось выдать несколько тщательно взвешенных пощечин, трясти стариков за плечи, дергать за волосы. Прикасаться к их дряблым телам было неприятно, и он подумал — было ли бы сколько-нибудь лучше, если бы пришлось работать с совсем молоденькими. Оглядывая комнату, он ощущал что-то вроде расстройства или даже грусти от самой идеи человеческой собственности: покупаем все эти вещицы в магазине, после чего называем их своими; всем приходится обзаводиться этим недешевым барахлом — типа личных щеток для волос, личных халатов… и как быстро все это обращается в хлам, как быстро приходится все это втаптывать в мусор! Полаки, чтобы отдать им должное, вели себя хорошо, причитали в меру и, казалось, воспринимали все происходящее как эпизод в значительной мере обыденный. Кит встречался с их взглядами, заставлявшими его испытывать тяжкие страдания; со взглядами, в которых чувствовалось глубокое узнавание, относившееся не к увязке имени с лицом, но к проникновению в самую твою сущность, к ясному пониманию того, что ты собою представляешь. Ничего забавного в этом не было. Не было и никаких драгоценностей. В конце концов они, тяжело дыша, спустились по лестнице, прихватив с собой шубу из искусственного меха, поврежденный телевизор, испорченный будильник и неисправный электрочайник. Потом — холодный свет Китового гаража и бутылочка «порно», сквозь сонм витающих в воздухе пылинок переходившая из рук в руки, чтобы утихомирить криминальный зуд и криминальное трепетание, которые колобродили в их телах, словно какая-нибудь лихорадка.

Оказавшись по ту сторону насильственного преступления, оба ощущали себя жертвами насилия: их ранил скрытый хаос, показавшийся на короткое время и снова убравшийся туда, где обитает. И что же там теперь происходит, в тайном убежище хаоса? Камни и ракушки цепляются и скрежещут, не будучи ни в море, ни на берегу, и ничто не чисто, ничто ничего не означает, ничто не срабатывает.

— Я в полном дерьме, — прошептал Кит в пивную банку. Он думал обо всех, кому никогда не приходилось заниматься ничем подобным. О Гае, о Гаевой жене, персонажах крохотных частей бесконечного сериала. О шахе Ирана. О его девицах. О богатой пташке… и тогда ты сможешь выбраться из всего этого.

Деньги доставили в четырех темно-желтых конвертах. Сплошь — бывшие в употреблении пятидесятифунтовые банкноты. Очень долго бывшие в употреблении. Сидя в своем офисе (обставленном японской мебелью, с одним-единственным дисплеем на чистом столе), Гай подверг свои нежные и все более чувствительные ноздри знакомому испытанию: они обоняли мерзковатый запах старых денег. Его всегда ошарашивало то, что деньги воняют; это было как бы напоминанием о предательской слабости, таившейся в нем самом. Нельзя не признать, что поэты и романисты всегда терпеливо на этом настаивали. Взять петушка Чосера. Взять Диккенса (Диккенс был идеальным промывочным лотком для мифа): этот его старикашка, по самые подмышки погрузивший руки в сточные воды Темзы в поисках сокровища; эти символические имена — Мёрдстоун и Мёрдль[64], финансист. Но все это было только мифом и символом, способом сказать, что о деньгах можно думать как о чем-то пахучем, скатологическом. В том, что деньги действительно воняли в месте, подобном этому, был, подумалось ему, какой-то отталкивающий буквализм. Pecunia non olet[65]^* — это же совершенно неверно. Pecunia olet. Боже, да еще так, что небеса затыкают нос… Гай запечатал пакеты и сложил их в стопку. Ему не терпелось избавиться от них — от всех этих тяжких улик обмана. Пока что не полной лжи. Он полагал, что довольно ловко обошелся с Ричардом, изобразив чопорное, но слегка опечаленное нежелание распространяться о ком-то из друзей, наделавшем карточных долгов. Вышло вполне естественно. Но казалось вполне вероятным, что мужчинам попросту легче втирать очки. Гай уложил деньги в портфель и выкурил полсигареты, готовясь — только в физическом плане — к поездке через весь город.