Лондонские поля

Николь была права. После визита к ней Кит отправился к подружке. Более того, Кит был у подружки и до того, как навестил Николь. Лишь определенные, ничем не отменяемые физические законы мешали ему отправиться к подружке во время пребывания у Николь. Она была права и еще в одном: все девицы так и увивались за Китом — или, по крайней мере, не увиливали с его пути. И Кит работал с ними воистину на износ, с неистовством собаки, бросающейся на тележное колесо, с напором, какого никогда не знал до сих пор. Может, ему в лагер что-то подсыпали? Это вряд ли могло идти ему на пользу (даже Кит в этом не сомневался), и он всерьез опасался за свое мастерство в метании дротиков, не говоря уже о душевном здоровье. Навязчивая потребность, блин. Но эти пташки и сами были не лучше… В самом деле, по всему огромному городу — или по тем закоулкам, дымоходам да канавам, где опрометью пробегал или останавливался, шевеля усами, Кит, вроде словно бы широко распространялась канализационная лихорадка, передаваемая крысами, кишевшими в сточных трубах, у шлюзных ворот и журчащих горгулий. Киту она представлялась едкой и солоноватой, как всегдашний запах мочи на улицах. Конечно, приходилось быть настойчивым; делу, бесспорно, способствовало и то, что у Кита было полным-полно свободного времени. Когда Кит принес Игбале девятый за утро стакан молока, та согласилась еще раз включить телевизор погромче. Заглянув к Петронелле Джонс с набором высокооктановых подарков в честь ее недавнего бракосочетания с работягой с буровой, Кит обнаружил, что одно тянет за собою другое. После ареста Телониуса Кит, как примерный товарищ, наносил регулярные визиты Лилетте (которая всегда была рада его видеть) и ясно осознавал, что это становится его обязанностью (Лилетта для мамочки была совсем неплоха, к тому же сейчас и не беременна, или не очень беременна: десятку деткам, чтобы скрылись минут на двадцать). Становилось так тяжко, что он с трудом мог выкроить пару часов, чтобы под занавес дня расслабиться над несколькими выпивками со своими собратьями из «Черного Креста». Когда он занимался делом — на кровати, на кушетке или на ковре, а то и стоя возле радиатора, — когда он дергался и задыхался, всаживая свое орудие, мысли его, все его скорбные предчувствия были связаны с деньгами, с преображением, с Николь и, впервые в жизни, с его собственной смертью. И было еще одно доказательство — доказательство окончательное, не оставлявшее и тени сомнения — того, что с ним не все ладно. Он бог знает когда забредал домой — после того как целый день занимался бог знает чем бог знает с кем, а потом девять часов подряд упражнялся в метании, закругляя все это у Триш Шёрт, — и ловил себя на том, что трясет Кэт за локоть, будя ее в четыре утра! Спрашивается — а это-то зачем? С Кэт. С Кэт, к телу которой он давно утратил всякий интерес, кроме чисто рефлекторного, пятничного… Это было похоже на то недолгое время посреди ее беременности, когда Кит возбуждался, обнаруживая рядом с собой эту чудную новую толстую курочку, с огромными сиськами и пивным животом. Не знаю, какая муха меня укусила, думал он теперь, прижимая ее дрожащие плечи к кровати. Честно и откровенно — не знаю.