Лондонские поля

Затем вращающиеся двери выпустили его на улицу (трость с медным набалдашником его и в самом деле преобразила). Над головой низкое солнце изображало на облачной дымке очертания орла. Сегодня — орла, с орлиным взором; завтра же, возможно, — грифа, изогнувшегося над лондонской мертвечиной. Посмотрев вниз, он увидел миленькую кошечку, которая зевала и потягивалась за решеткой подвального окна, вне истории. Мимо прошел старик; он застенчиво подавлял улыбку, вспоминая, по-видимому, о чем-то нежном или забавном. Сохрани это! Да, конечно! Гай остановил такси и быстро договорился с шофером, облаченным в лейб-гусарскую форму. Он забрался в машину. Он больше не боялся. По дороге в Хитроу он взглянул на книги, которые она дала ему для трансатлантического чтения и еще раз перечитал надписи на них. Устремленные на запад жидкие перистые облака, развевающиеся, как волосы безумицы, окончательно втянули Гая в его собственную реальность. Он больше не боялся; он больше не испытывал страха за любовь. Отчасти благодаря тому, что она продемонстрировала такую принципиальность, столь самодостаточную, если вдуматься, когда до затмения остается всего лишь несколько дней. Другой причиной было то, что из его сознания исчез образ Кита: единственным, что не давало покоя, оставался его недавно обнаруженный талант к литературной критике (какие еще умения или чары мог обрести Кит?). Но главным основанием, признался он сам себе, были те самые трусики. Гай улыбнулся — и продолжал расточать болезненные улыбки при каждой колдобине, встречавшейся такси на дороге. Ох и ах — просто страх. Неприятные даже наощупь (а его пальцы исследовали каждый их атом). Именно та вещица, какую можно ожидать увидеть на девственнице в тридцать четыре года.

17 на двойном, подумал Кит. Плохонький бросок. Приколись, перед тобой 1 и 8 на двойном! Но ведь она не выглядит даже на тридцать. Тридцать — тоже нехорошо. Куда лучше выбить 10, 10 на двойном. Увлажнялочки, блин.

— Так, а где же мои ключи?

Кит угрюмо глазел на края ее чулок, поднимаясь вслед за нею по лестнице. Она остановилась, повернулась к нему и сказала:

— Когда у тебя было два дротика, а надо было выбить 66. Я-то думала, что ты метнешь в 16, а потом — в «бычий глаз». Но нет, ты выбил «бычий глаз» и 8 на двойном. Фантастика! Вот так концовка, Кит.

— Ясен пень.

— А 125! Все ожидали, что ты выберешь 19 на утроенном, чистые 18 и «бычий глаз». Но ты выбрал другую последовательность: внешний обод «глаза», 20 на утроенном, ну а потом — максимум. Блестяще, просто поразительно… Кит! В чем дело? Почему ты на меня так смотришь?

— На тройном. Надо говорить — на тройном, а не на утроенном. На тройном.

По последнему пролету Николь поднималась, опустив голову под углом, выражающим покаяние. Войдя в гостиную, она заботливым тоном спросила:

— Дорогой, как ты считаешь? Мы сможем прямо сейчас пойти куда-нибудь и пообедать, или ты предпочитаешь сначала немного передохнуть?

— Никогда так больше не говори, — сказал Кит. — Только не тогда, когда я только что переступил порог. Должен я очухаться, или как?

— Прости. Может, снимешь пальто и опробуешь эту штуку? — сказала она, имея в виду новую доску для дротиков, которую ей доставили на квартиру сегодня днем. — Пока я схожу за лагером?

— Всему свое время.

— Она тебе не нравится?

— Нет, классная вещь. — Кит снял пиджак и уверенным движением вытащил свой пурпурный подсумок. — Раскрашенное под древесину стенное покрытие. А может, и красное дерево, очень выдержанное.

Николь поспешила к холодильнику, забитому банками лагера, как бомбовый отсек — бомбами. Вообще-то он не говорил, что она может принести ему выпить, и она лишь надеялась, что поступает правильно. Она колебалась, слушая глухие удары дротиков, вонзавшихся в дерево.