Лондонские поля

Быстро и без каких-либо затруднений опорожнив кишечник, Гай принял душ и побрился: французское мыло, опасная бритва. Он подобрал для себя несколько довольно-таки случайных предметов одежды, но сплошь дорогих и рассчитанных на долгую службу, причем некоторые из них достались ему от отца, от двоюродных братьев или от чудаковатых его дядьев. В шкафу Гая было столько деловых костюмов, что хватило бы на весь Сити, — но в последнее время его одежде все реже требовалось о чем-либо говорить. Внешний человек утрачивал свои черты. Скоро останется один только внутренний, с тусклой улыбкою. Гай натянул на себя ярко-синюю рубашку, бесформенные брюки цвета хаки, твидовый пиджак мягкого покроя — и громадные башмаки (ступни у него были весьма и весьма внушительных размеров). Спустившись по лестнице, он стал свидетелем редкостного зрелища: Мармадюк мирно устроился на коленях у матери. Хоуп обхватывала его руками, как бы желая защитить, тем временем за что-то распекая «нянечку» — мускулистого скандинава, которого Гай прежде не видел. В левом кулаке малыш сжимал свои трофеи: клок длинных белокурых волос.

— И куда это ты собрался? — сказала Хоуп, переключаясь с одного обвиняемого на другого.

— Просто хочу выйти. Выйти наружу.

— Куда именно? И зачем?

— Посмотреть, как там жизнь.

— О! Жизнь! Понимаю, понимаю. Жизнь.

В задумчивости, но со всей должной осторожностью (зорко приглядывая за свободной рукой Мармадюка), Гай привычно нагнулся, чтобы на прощание поцеловать жену. В тот же миг все вокруг почернело.

Когда зрение вернулось к нему, он был уже на Лэдброук-гроув. Вся покатая протяженность Лэнсдаун-креснт быстро промелькнула мимо него в солнечном свете, стреляющем и струящемся яркими потоками крови; лишь теперь, оказавшись на магистрали, оглашенной рукотворными шумами, изобилующей разного рода опасностями, ощутил он подлинную потребность в ясном зрении. Гай опять испытал на себе, что такое глазная «рогатка», — указательный и средний пальцы правой руки Мармадюка прицельно воткнулись в его доверчивые глазницы. И, надо признать, необычайно умело: точнейший расчет времени. Он покачал головой с тем уважительным восхищением, какое внушает нам столкновение с феноменом, и вспомнил о том, как на прошлой неделе видел нянечку под шесть футов ростом, — та, прижимая к носу окровавленный платок, скатилась по ступенькам парадного крыльца, не остановившись даже для того, чтобы потребовать возмещения. Гаю часто приходилось возмещать увечья, причиненные персоналу, — это был еще один способ влетать своему отцу в копеечку, найденный Мармадюком. Ничего особо серьезного до сих пор не произошло, но ждать, по-видимому, оставалось недолго. Мармадюк; его постоянное раздражение — утихомирить его могло лишь раздражение родителей, заставлявшее взрослых актеров содрогаться, рыдать и топотать ногами даже тогда, когда первоначальному раздражению Мармадюка давно уже была подведена черта… Гай остановился посреди улицы и дважды моргнул, задействовав в этом весь свой лоб. Он поднял руку и двумя мягкими касаниями высвободил нижние веки; затем, дождавшись, чтобы хлынули слезы, начал входить в мир раздвоенности. Он проходил через врата обмана с их тяжелыми цепями лжи. И весь Лондон плыл перед ним.

Что за человек был Гай? Насколько он был необычен? Он не жалел денег на благотворительность. Для любого другого мужчины из его круга благотворительность начиналась дома. И там же заканчивалась. Или не совсем так: их благотворительность простиралась на милю или около того, до соседнего почтового отделения, достигая маленькой квартирки и женщины в ней. Мужчины эти морщились, когда к ним прикасались их жены; они слишком быстро вскакивали, чтобы поцеловать их в знак приветствия или на прощание. А вот Гай совсем на них не походил.