Лондонские сочинители

Мэри бросила на него безумный взгляд и вышла из комнаты. На лестнице послышались быстрые дробные шаги; затем открылась и стукнула входная дверь. Значит, Мэри выскочила на улицу простоволосая, даже не набросив шали.

* * *

Ночь была теплая, но дул сильный ветер. Мэри Лэм шла неведомо куда, неведомо зачем; ей просто нужно было выйти на свежий воздух. Она быстро шагала по мостовой. В водопроводную трубу шмыгнула крыса, но Мэри даже не вздрогнула. Наконец-то она вырвалась на волю. По булыжникам шуршали гонимые ветром обрывки газет и апельсинные корки. Пряди незаколотых волос развевались, падая на лицо и шею. «Я колдунья, – подумала она, – полуночная ведьма.[69] Я проклята». Она бросилась бежать, свернула в темный переулок и с разбегу на кого-то натолкнулась.

– Мисс Лэм?

В первое мгновение она его не узнала.

– Ой, мистер Айрленд. Простите, пожалуйста. Я вас напутала.

– Нимало. Я ничуть не пострадал.

С минуту они молча смотрели друг на друга.

– Что-нибудь стряслось?

– Тряслось? Ничего не тряслось. – От волнения и смущения она сама не понимала, что говорит. – Вы не пройдетесь со мной немножко?

– С удовольствием.

Они двинулись по улице вместе; Айрленд шел чуть впереди, будто показывал Мэри дорогу. Вдруг она громко рассмеялась:

– Я даже без шали; наверно, вы приняли меня за беспутную девку. Еще и волосы растрепаны.

– Что вы! Как можно!

Некоторое время они шли молча, и Мэри постепенно успокаивалась.

– Люблю ветер, его порывы, его напор, – сказала она наконец. – Видите, как от него дрожат стекла? – Под покровом окутавшей город тьмы Мэри чувствовала себя в безопасности; ей было покойно в этом пепельно-сером воздухе. – Лондон вас ведь тоже заворожил, мистер Айрленд.

– Как вы догадались?

– Вы тут выжили.

– Да, выжил.

– И гуляете по ночам.

– Не могу заснуть. Слишком взволнован.

– А можно спросить – отчего?

– Я намеревался завтра зайти к вам, показать мою находку. Сейчас время неподходящее…

– Время всегда подходящее.

– Могу в двух словах изложить суть. – Он с удовольствием подставил лицо ветру. – Я нашел стихотворение Шекспира. Неизвестное. Его еще никто не видел. И не читал.

– Неужели правда?

– Чистая правда, мисс Лэм. Прошлой ночью наткнулся на него среди других бумаг.

– Очень хотелось бы взглянуть. Тотчас же.

– Прямо сейчас?

– Ну да.

Вот где спасение от ее мытарств. Перенестись в другую эпоху – пусть всего на миг – уже означало бы, что она не обречена жить в заточении, в узилище. Верно, для того она и сбежала в ночную тьму.

– Я его с собой не взял, – словно извиняясь сказал Айрленд. – Оно лежит у меня дома.

– Позвольте мы сходим к вам!

– Уже очень поздно. Впрочем, если вы не видите в том ничего предосудительного…

– Ни в малейшей степени.

И они направились на Холборн-пассидж, до которого было рукой подать.

– Я не сразу и понял, какое сокровище откопал: так, исписанный клочок бумаги, оторванный от большой страницы. А вот когда вгляделся внимательно… – быстро говорил Уильям. – Почерк очень мелкий, я его и признал-то не вдруг. И написано не в стихотворной форме, а подряд, во всю ширину страницы, понимаете? Для экономии места. Но тут мое внимание привлекла буква «с», очень своеобразная, и я вспомнил, где видел ее прежде. Почерк бесспорно его.

– А о чем стихотворение?

– Оно небольшое; сетования влюбленного. Подождите, пожалуйста, минутку, мисс Лэм.

Они уже подошли к книжной лавке. В окнах не было ни огонька. Уильям отпер дверь и вскорости вернулся с лампой в руках.

– В добрый час при свете лампы,[70] – прошептала Мэри.

– Точно. Настоящее приключение. – Однако лицо его в бледном круге света казалось взволнованным и смущенным. – Моя комната на втором этаже. Пожалуйста, ступайте как можно тише. Спальня отца как раз над моей.

Он повел ее по сосновой лестнице наверх, через гостиную, и дальше, на следующий этаж. Старый деревянный дом с неровными полами и покривившимися балками походил на гулкий короб. Дверь в комнату Уильяма была заперта на два замка. Он отомкнул их и поставил лампу на стол. Оглядевшись, Мэри увидела, что стены увешаны гравюрами: головы Шекспира и Мильтона, Спенсера и Тассо, Вергилия и Данте.

– А это кто?

– Джон Драйден. Родоначальник английской прозы.

– Очень высокое звание.

– Так, во всяком случае, утверждает мой отец. Садитесь, пожалуйста, мисс Лэм. Боюсь, здесь тесновато.

С величайшей осторожностью он достал из ящика обрывок старой, исписанной от руки бумаги. Комнатушка была сплошь заставлена ящиками и сундуками; Мэри опустилась на один из них. Ее не оставляла мысль, что прямо над их головами спит в своей комнате Айрленд-старший. Уильям поднес лампу поближе к листку и вполголоса продекламировал:

Любая дева, коль ее заметит он,
К нему навеки попадет в полон.
Так дикий зверь ложится, укрощен,
Охотник же к добыче устремлен.
И добродетели судьба уж решена;
Как маков цвет, осыплется она.

Он опустил лампу на стол и спросил:

– Очень похоже на Шекспира, верно?