Лондонские сочинители

– Имени я вам назвать не могу, сэр. Но могу подтвердить существование этого джентльмена. Я видел его собственными глазами, – заявил Сэмюэл Айрленд. Уильям покосился на отца и чуть заметно покачал головой. – Росту он среднего, на левой щеке шрам, полученный, как он сам мне рассказывал, на соревновании лучников. Когда говорит, слегка запинается, – полагаю, по причине застенчивости.

– И где же проживает сей примечательный господин?

– Думаю, что обитает он в Среднем Темпле. Наверняка сказать трудно…

– Как вас понимать, сэр?

– Мой сын конечно объяснил вам, что человек этот сторонится всех и вся. А ныне вообще пребывает в чужих краях. Если не ошибаюсь, он как-то упоминал Эльзас.

После этого Ритсон принялся подробно расспрашивать Сэмюэла Айрленда об особенностях найденных рукописей Шекспира и их происхождении. Тот охотно расписывал свое изумление и восторг, нараставшие по мере того, как сын приносил в магазин все новые старинные бумаги:

– Вот уж поистине – манна небесная, господа. И сытого перенасытила.[120]

– Очень шекспировская фраза, сэр.

– Только глаза никак не могли насытиться, и чем больше видели, тем больше хотелось еще и еще.

На протяжении всей беседы с Айрлендом-старшим Ритсон пристально наблюдал за Уильямом, но тут повернулся к Сэмюэлу:

– А скажите-ка нам вот что, мистер Айрленд, только попросту, без пышных словес. Как по-вашему, находки эти – действительно то, за что их выдают? Подлинные произведения Шекспира?

– Вопрос сей не для торговца книгами.

– Простите, пожалуйста. Я проявил нетактичность?

– Разве я вправе высказывать свое суждение в подобных делах? – Сэмюэл Айрленд в нерешительности смолк. – И все же, по некотором размышлении, отвечу: да, я уверен, что рукописи эти самые что ни на есть подлинные. Скажу не без гордости: глаз у меня наметанный. И я сразу обратил внимание на нить, скреплявшую листы. Очень старинная нить. Доказательство, быть может, не слишком весомое, но…

– Но достаточное?

– Достаточное для того, чтобы убедить меня: такое мой сын не смог бы сотворить. – Он бросил взгляд на Уильяма. – Написать «Вортигерна»? Об этом и помыслить невозможно, не то что в это поверить.

* * *

Как только они вышли с Уорик-лейн, Уильям повернулся к отцу:

– Зачем вы наплели небылиц про моего покровителя?

– А ты зачем? Сильно сомневаюсь, что она уехала в Эльзас.

– Не важно, куда она уехала. Она к ним не явится. – Какое-то время они шагали молча. – Не надо было лгать, отец. Это на вас непохоже.

– Решил прийти тебе на подмогу, Уильям. Ты снял подозрения с меня, и правильно сделал, вот и мне захотелось поддержать сына.

– Но это приведет лишь к новой лжи. Вам нужно было вообще держаться в стороне от этой истории.

– Она ведь и меня касается.

– Но не до такой же степени, чтобы кривить душой. Надо думать, прежде чем говорить. А вы, отец, только напустили еще больше туману. Человек со шрамом на лице? Заика? Теперь мне придется считаться с этим насквозь вымышленным персонажем. Это усложняет дело. Создает лишнюю помеху. – Он провел рукой по лицу и, сам того не замечая, тяжело вздохнул. – Неужели вы не понимаете, как ужасно мое положение?

– Прости, если я доставил тебе лишние огорчения, Уильям.

– У меня такое чувство, будто земля уходит из-под ног. Если вы считаете возможным лгать от моего имени, на что же тогда мне опереться?

– Неужто все настолько серьезно?

– А вы верите, отец, что рукописи подлинные?

– Конечно, верю. Зачем об этом спрашивать?

– Тогда зачем мешать правду с выдумками? Зачем мутить чистый родник? Неужели вам непонятно, что он превратится в выгребную яму?

Но Сэмюэл Айрленд уже начал злиться на сына за неуместные, как ему казалось, упреки. Позже он пожаловался Розе, что Уильям отчитал его, как малого ребенка.

– У меня душа не на месте, Уильям, мутится ум. Не имею покоя ни днем, ни ночью[121] – до того вся эта история меня расстраивает.

– Очень сожалею, отец. Я вовсе не хотел доставить вам неприятности. Я вас глубоко почитаю.

– Не очень-то в это верится, Уильям. Своими резкими замечаниями ты ранишь меня в самое сердце. Я невыносимо страдаю.

У Уильяма вырвался громкий крик, вернее, вой или вопль, распутавший прохожих Сэмюэл удивленно уставился на сына:

– В чем дело, скажи на милость?

– Да ведь я стремился только угодить вам! – Подгоняемый отчаянием, он остановил фаэтон. – Едемте, отец. Немедленно.

Путь был недолгий; Уильям молча смотрел в окно на знакомые улицы и переулки. Едва они прибыли на Холборн-пассидж, он ринулся в лавку, побежал наверх в свою комнату, и захлопнул дверь. Отец остался ждать внизу. Все его тело покрылось легкой испариной. Он провел рукой вдоль полки с надписью «Инкунабулы», там стояли первые издания старинных книг. Отчего-то он как заведенный мурлыкал себе под нос припев из оперетты «Музыкальный угольщик»: «Домик-крошечка. Домик-крошечка. Кто же, кто в этом домике живет?»

Деревянная лестница заскрипела. В лавку спустился Уильям, держа в руке лист старинной, побуревшей от времени, испещренной пятнами бумаги.

– Видите, отец? Настоящая бумага времен Шекспира.

– Но на ней же ничего не написано.