Читаем Long distance, или Славянский акцент полностью

Секунда оцепенения. Затем: быстро переставляет цветок со стола на пол, за стул. Хищно хватает сумочку, — рывком распахнув, вытряхивает содержимое. Дребезжа, катятся по столу и летят на пол патрончики губной помады, макияжные карандаши, монеты...

Ладонь, быстро хлопая по столу, ищет какой-то предмет. Тщетно. Сумочка вытряхивается вторично. Ничего, кроме табачных крошек...

Close up: пальцы рвут бумажную коробочку, — мелькнув, — доли секунды — видна этикетка: женский глаз “BEFORE”, женский глаз “AFTER”. Выпадает пузырек с жидкостью для подтяжки морщин... Пальцы, схватив черный карандаш, коряво и быстро пишут на изнанке клочка:

1. Как твой гайморит?

2. Что с деньгами?

3. Получил ли мое письмо от 21 дек.? (И т. п.)

Звонок телефона застает кисть за составлением этого очень конкретного, но одновременно словно бы не рассчитанного на реальный ответ (и, по сути своей, бесконечного) списка...

 

Сцена 7

Любовники.

Не. I can’t deal with this! I need to relax... Maybe some other time?

Он. Я так не могу! Мне нужно расслабиться... Может, как-нибудь в другой раз?

Неловкая пауза.

Не. Why does she keep hanging up? nerves?

Он. Почему она постоянно трубку вешает? нервы?

Shе. She has no money. He has no money as well.

Она. У нее нет денег. У него тоже.

Не. I see.

Он. Понимаю.

She. They have not at all.

Она. У них совсем денег нет.

Пауза.

Женщина, свесив ноги с постели, садится спиной к мужчине. Закуривает.

Взаимное молчание. Визг тормозов за окном... Снова тихо. Теперь заметно, что звонков нет. Довольно долго их уже нет...

Обостренное беззвучие. Жесткое. Голое.

She. We have a war on our Kavkas, did you hear?

Она. У нас война на Кавказе, ты слышал?

Не. Where?

Он. Где?

She. On Kavkas...

Она. На Кавказе...

Не. Kafka’s? What’s Kafka’s?

Он. Кафка’с? Что это — Кафка’с?

She. On the Cau-casus!.. Is it clear? Black sea! Mountains! Oh, what’s the difference... There is always chaos somewhere in my the so-called “motherland”: a war, a plague, starvation, revolution... What’s the difference...

Она. На Кав-казе! Понятно? Черное море! Горы! Ох, какая разница... Там всегда где-нибудь хаос, на моей так называемой “родине”: война, чума, голод, революция... Какая разница...

 

Сцена 8

Ждущая звонка стоит в коридоре, лицом к стене. На первый взгляд можно решить, что она внимательно что-то разглядывает... Например, этот маленький участок, прямо перед глазами, — там, где на месте содранного клочка обоев образовался смутный, но несомненный географический рельеф. Она машинально обводит пальцем его границы... Легко касаясь, трогает там и сям это темное, сложной формы, уже замасленное пятно... По всему видно, что стоит она долго.

Одновременно мы слышим диалог любовников — отчетливо-близко, на первом плане, — как если бы они физически присутствовали в этой сцене. Скорее всего, так и есть: реальны именно их голоса... А та, которая ждет? По-видимому, она есть просто предмет разговора. (Стоящий сейчас пред их “мысленным взором”.)

She. ...So he had to go to the war. It’s a male thing, you know. She sent him to Israel... Where ese? He lives there in some adaptation camp...

Она. ...Так что он должен был пойти на эту войну. Ясно, мужское дело. Она отправила его в Израиль... Куда же еще? Он живет там в каком-то адаптационном лагере...

Стена. Ее участок с пятном географических очертаний. Профиль женщины. Пальцы, гладящие пятно. Ее взгляд сквозь и вовне, вмиг облетающий Землю, возвращенный вовнутрь. Извлекший запретную зоркость из линзы слезы. Снова пронзающий стену. Стена — это что? Механическая разгородка пространства? Предел возможностей? Подпорка слабому телу, чтоб было, к чему приткнуться, когда земля летит из-под ног ? Защита робкому глазу, гибнущему от ужаса при всяком необжитом разворачивании пространства? А может, это просто Стена Плача. Ничего себе “просто”! Написал записочку в канцелярию Г. Бога, теперь жди ответа... Или звонка...

Shе. “Promised Land”! Israel is n ot a piece of cake, even after Russia.

Она. “Земля Обетованная”! Израиль — это не кусок торта даже после России.

He. I see. Out of the frying pan into the fire.

Он. Понимаю. С раскаленной сковородки прямо в огонь.

Shе . From the fire into the fire. And she herself comes here. She thinks — the first opportunity she’ll get him out of there. That’s her plan...

Она. Из огня в огонь. А сама приезжает сюда. Думает, при первой же возможности она его оттуда заберет. Такой у нее план...

...А пятно на стене — это, конечно, Мертвое море... Как отчетливы его очертания! Миллиарды существ безгласно, слезами, возвращают Земле ее влагу, безгласно уходят... Солнце, отданное в рабство времени, выпаривает плазму водицы, выжигает случайное... Остается лишь этот горчайший концентрат земных эпизодов, самый экстракт их сути, — голый, ярко-синий кристаллический яд, насыщающий плоть вод и небес... Химически чистые слезы, лишенные даже мельчайшей взвеси иллюзий, — вот что такое Мертвое море... Какие уж там “тектонические разломы земной коры”!

 

Сцена 9

Любовники.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза