Лонжа

На выставке Мод бывала каждый день, присматриваясь больше к людям, чем к картинам. Вернувшись домой, в квартирку о трех вагонах, записывала впечатления, пополняла картотеку. Немедленного результата не ждала, надеясь, что ворох фактов рано или поздно сложится в систему. Повидала почти всех коллекционеров с тугими кошельками, выделила из них тройку наиболее перспективных и уже приготовилась к тому, что на этом все и завершится. Поединок с Прюдомом, бой с неуловимой тенью, кавалерийским наскоком не выиграть. У профессора Мориарти имеется своя картотека, и он уже сделал нужные пометки в ее карточке.

Очередной день никаких сюрпризов не принес. Публики на этот раз было значительно меньше, только у грандиозного и страшного «Плота Медузы», как обычно, собралась толпа. Мод отошла подальше, к поздним работам. Ей они были понятней. Романтическое буйство ушло, остались горечь и безнадежность, сквозь которые проступало истинное величие умирающего мастера.

Портреты безумцев отталкивали непривычным запредельным реализмом и одновременно странно притягивали. Девушке внезапно показалось, что это и есть истинный автопортрет Теодора Жерико. Прюдом это тоже оценил…

– Такое впечатление, что он рисовал самого себя, – негромко проговорил незнакомый мужской голос, и Мод согласно кивнула. Потом опомнившись, поглядела на того, кто стоял рядом. Светло-серый смокинг, жилет, расстегнутый на верхнюю пуговицу, галстук-бабочка в тон, из нагрудного кармана, с нарушением всех приличий, выглядывает чья-то визитная карточка…

– Я вас знаю, мадемуазель Шапталь. Вас называют внучкой Энгра.

Она вновь кивнула, почему-то совсем не удивившись, посмотрела ему в лицо, не думая, прикрыла ладонью родимое пятно на щеке.

– Д-да. А вас все почему-то называют Шефом.

Он что-то ответил, завязался разговор, но Мод вдруг поняла, что не слышит саму себя. Негромко, словно предупреждая, звякнули ключи в сумочке, а затем тяжелым колоколом громыхнула в висках прóклятая кровь ее настоящего деда. Стены зала истончились, беззвучно уйдя под землю, и к раскрывшемуся над головой небу взметнулись черные крылья мельниц, начиная свой извечный ход – по кругу, по хрустальному витку. Жернова завертелись, и жизнь, рассеченная черной чертой, началась заново.

Ее визитную карточку он сунул в нагрудный карман, словно пополняя коллекцию. А вечером, немного придя в себя, эксперт Шапталь вынула из картотеки карточку иную – с его фамилией. Затем достала листок с кругом посередине, положила на стол – и ударила кулаком прямо по написанному в центре имени. Боли не почувствовала, словно рука обратилась в камень.

Господин Прюдом исчез без следа. Остался – Шеф.

4

– Да пусть говорят, чего им хочется, – махнул рукой один из «красных» (кличка – Лейпциг). – Пропаганда – она и есть пропаганда. Я в плен и сам не собираюсь.

Пили чай, настоящий, если судить по запаху, только очень бледный, почти прозрачный.

– Чего я русским товарищам скажу? Не захотел в «кацете» подыхать – и записался в ублюдки? Такое и вправду не поймут. А если уйти, да еще с оружием, да в отряд собраться…

Не договорил, на соседей покосился. Слева-то свои, «красные», а вот справа…

– И за кого драться, камрад? – вяло отреагировал правый фланг (кличка Капсюль). – За румын? В Испании хоть понятно, свои – чужие. Против русских, я, между прочим, и повоевать согласен. Но, конечно, не ублюдком.

К чаю, к всеобщему изумлению, полагался сахар, по целых два кусочка на каждого. Настроение сразу поднялось, потому и не ругались, фразами перекидывались.

С утра – пробежка, впереди – загадочная «тактика». Это ничуть не пугало, после Губертсгофа происходящее очень напоминало внезапный отпуск с усиленной кормежкой.

– Только по-настоящему воевать нам, думаю, не придется. Кому мы такие нужны? Солдата год учить надо, а уж, к примеру, разведчика или диверсанта! Будем тыловой командой, вагоны разгружать или, допустим, дороги ремонтировать.

Лонжа невольно кивнул. Расписание видел не только он, и выводы у всех совпадали. В этом не было бы ничего странного, и такие команды на войне нужны, – если бы не памятный разговор в следственном кабинете «Колумбии».

«А кого прикажете набирать? Трусов, слюнтяев и задохликов? Этот, чтобы выжить, станет драться до конца».

Серый гауптман имел в виду явно что-то другое. Может, и приплел ради красного словца, планку повыше ставил. Задохлики и трусы на войне и вправду не нужны…

«Ты еще меня возненавидишь, парень. И будет за что».

Гауптман появлялся в роте не чаще раза в день. В дела не вмешивался, разговаривал лишь со взводными и герром обер-фельдфебелем. Не кричал, не ругался, зуботычины не раздавал. За что ненавидеть-то? Ведь именно гауптман вытащил их всех из «кацета»! А между тем, сказано было так, что Лонжа поверил.

«Так и должно быть, готовься».

– Время вышло, – напомнил взводный, появляясь возле стола. – Через минуту – построение.

Окинул взглядом личный состав.

– Лонжа! Я вас не обрадую. Господин обер-фельдфебель вызывает.

– К Столбу прислонили парня, – сочувственно вздохнул кто-то.

* * *