Лопатка

Сегедину предлагали возглавить комбинат гораздо ближе к центру, где под его началом оказались бы многие тысячи людей. Он отказался, и не зря. У себя на Лопатке, куда в зимние шторма и паром не заходил и где всего населения едва набиралось две сотни, он власти и возможностей имел во много раз больше.

Карьера Сегедина, крепко сращенная с карьерою Юрия Павловича Алданова который на Лопатке никогда не бывал - перехлёстывалась порою и с карьерой геофизика, высаживавшегося на Лопатке ещё тогда, когда ни Сегедин, ни Алданов о таком острове слыхом не слыхали. Сегедин, всегда лояльный к начальнику и другу, не упускал случая поддержать Алданова в его межминистерской борьбе и ловко подпустить шпильку Министерству геологии например, в виде докладной записки о неудовлетворительном геологическом обеспечении месторождения Лопатка. Министр геологии, до которого доходила записка, пожимал плечами, отпускал ленивое ругательство и давал делу ход: не то чтобы ускоренный, но и без палок в колесах. Потеряв по дороге изрядную часть энергии, обвинение достигало института, который теперь возглавлял Александр Петрович Малкин. Не считая нужным вспоминать, кто именно на материале злополучной электроразведки защитил диссертацию и бодро затопал вверх по служебной лестнице, Александр Петрович вздыхал, приятно улыбался и валил всё на своего предшественника, ушедшего на пенсию. И лишь изредка, так же приятно улыбаясь, Александр Петрович шутливо попрекал давнею историей своего некогда шефа 0Колю Макавеева - в то же время подчеркивая, что он, Александр Петрович, в память старой дружбы ни за что Колю не выдаст и что пусть Коля за ним чувствует себя как за каменной стеной. Коля торопливо кивал и, забывая поблагодарить, убегал к своим расчётам и схемам - и при очередной перестановке кадров его опять забывали сделать начальником отдела.

Так проходили годы.

Водка на острове Лопатка иногда иссякала, но соляр для самосвалов и мазут для ТЭЦ - никогда.

Планы всегда выполнялись на сто два - сто три процента, рабочие с фабрики время от времени возвращались на материк, но их тут же сменяли новые, из которых была роскошь и выбрать, потому что у Сегедина платили хорошо. И всем на самом острове, и во Владивостоке, и в Москве, стало казаться, что так было и будет всегда: Лопаткинское месторождение.

Горно-обогатительная фабрика.

Степан Ильич Сегедин.

* * *

В лихую пору, когда новые люди пришли в ЦК и потащили-поволокли за собою новых людей в министерства и в главки, когда злые сквозняки загуляли по прежде торжественным московским коридорам, случилось нечаянное. Юрий Павлович Алданов почувствовал, что и его кресло уходит из-под хорошо развитых седалищных мышц, встревожился, задумался - и в одном особенно важном разговоре у зам. министра, вздохнул и сдал Сегедина начисто.

Сам Сегедин, хотя и отделенный от Москвы восемью часовыми поясами, неладное почуял сразу - но так быстро развивались события, что он лишь успел перевести четырёхкомнатную квартиру во Владивостоке на имя тёщи, почва для чего была уже подготовлена. Собственная Волга - не чёрная, а практичная бежевая - была с самого начала оформлена на жену, и на её же сберкнижке находилась большая часть сбережений.

В два дня уладив дела во Владивостоке, Сегедин готовился вылететь в Москву, чтобы там на месте спасти то, что ещё можно спасти. В ночь перед вылетом, прямо на тёщиной квартире, его и взяли.

Как любой удачливый руководитель его ранга, Степан Ильич давно знал: было бы желание, а намотать всегда сумеют. Время от времени слышал он рассказы о таких же, как он, директорах, получающих сроки вроде бы за то же самое, что делали и все директора, но не сумевших вовремя что-то согласовать, что-то скрыть, а что-то уладить. При всей своей самоуверенности Степан Ильич не принадлежал к числу тех, кто, слыша о чужих бедах, утешается: Уж со мной-то ничего такого не случится. Уж я-то договорился бы. Уж я... Нет! Сегедин не забывал старинную поговорку про суму и про тюрьму и все эти годы к чёрному дню готовился. И всё-таки, всё-таки: неожидан и оглушающ явился этот ночной, сразу узнанный им звонок в дверь.

Лежать! - приказал Сегедин хлопающей со сна глазами жене. Самому ему не надо было делать усилий, чтобы мгновенно перейти к отчётливому бодрствованию.

Об одном он остро жалел в эту минуту: что не было в диванном ящике автомата. Передёрнуть бы затвор, молнией метнуться в прихожую - и стрелять, стрелять, стрелять прямо через дверь, следя, как в двери неслышно за громом непрерывного огня возникают пулевые пробоины.

Так ясно представлялись Сегедину эти белые звезды в двери, что он даже зубами скрипел, одеваясь не в халат, а сразу в джинсы и в ковбойку. В дверь всё звонили, и звонок уже гремел не просто настойчиво, а угрожающе - и жена, протерев наконец глаза, порывалась сама идти открывать. Сегедин снова крикнул ей:

- Сиди! - и добавил, смягчившись: - Халат лучше одень. Музыка надолго.