Лопе Де Агирре, князь свободы

В этом покинутом селении нашел свою смерть Перо Алонсо Каско, который вчера еще был главным альгвасилом и преданнейшим другом неудачливого губернатора Педро де Урсуа и никак не мог скрыть своей горькой печали. Этот Перо Алонсо Каско, человек донельзя верующий и набожный, знает по-латыни нее четыре молитвы и литании; он остался стоять на коленях, бормоча «Отче наш», когда всех позвали клясться в верности дону Фернандо де Гусману, сегодня, в Святую среду, два моих мараньонца-баска пришли рассказать мне, что Перо Алонсо Каско выкрикивал на латыни грозные слова и что это никакие не христианские молитвы, а языческие стихи. Этот самый Перо Алонсо Каско разговаривал с солдатом Хуаном де Вильаторо, но вдруг остановился, схватил себя за бороду и воскликнул громко:

Audaces
fortuna
juvat,
timidosque
repelit,

а это, как я узнал от моего дяди Хулиана де Араоса еще в Оньяте, на испанском языке означает, что удача помогает смелым и презирает трусов. Против кого же ты собираешься обратить свою смелость, Перо Алонсо Каско? Конечно же, против начальника штаба Лопе де Агирре. И я приказываю безо всяких казнить тебя гарротой, и не впрок тебе то, что принц дон Фернандо в порыве великодушия решает отменить мой приговор, когда прибывают его посланцы, чтобы спасти твою жизнь, Эрнандо Мандинга и Бенито Майомба уже успевают сделать свое дело, и труп твой лежит на циновке, а на груди — дощечка с надписью «За разговорчики», я хотел добавить sic transit gloria mundi[29], чтобы потягаться с тобой в латыни, но такая надпись по размерам намного превзошла бы твое тело.

Перо Алонсо Каско похоронили, Пасха прошла, и мы продолжили путь, а через семь дней снова вышли к селению, гораздо больших размеров, чем прежнее; здесь довольно большая гавань, местные индейцы вежливы и приветливы, хотя, как и все они, пьяницы и разбойники. В полулиге от селения виднеется хороший корабельный лес. Я велю встать на якорь и достраивать бригантины, настилать палубы. Пользуясь своей властью начальника штаба, я разделил всех людей на три части: на берегу поднимется главный шатер дона Фернандо, где разместится принц с особо приближенными офицерами и прислугой; чуть выше по течению, рядом с верфями, на которых будут достраиваться корабли, остановлюсь я с семью десятками моих самых проверенных мараньонцев; а еще выше по течению, то будет нашей северной стороной, встанет лагерем остальное наше войско. При таком предусмотрительном расположении те, что находятся внизу по течению, не смогут соединиться с теми, что стоят выше, без того чтобы мы, оказавшиеся посередине, их не заметили.

И тем не менее я был так неотрывно занят доделкой бригантин (следил, какие деревья валят, понукал плотников, выдавал продукты женщинам-стряпухам, бранил ленивых негров, подносивших доски для будущих палуб), что проглядел, как надо мной нависла смертельная опасность. Первым знак тревоги подал мне Мандрагора, мой неусыпный сторож, мой личный дух:

— Вчера вечером принц дон Фернандо у себя в шатре собрал совет, на который были приглашены все офицеры, кроме тебя, Лопе де Агирре, невзирая на то, что ты начальник штаба. О чем толковали на том совете? Почему собрались за твоей спиной? Зачем принц избегает тебя, словно ты ему враг?

Второе предупреждение услышал я из уст офицера-баска Роберто де Сосайи, он настоящий мараньонец и мне друг:

— Уже два совещания собирал принц дон Фернандо без тебя. Мой кум капитан Педро Алонсо де Галеас, который все видел своими глазами, говорит, что принц уже раскаивается в том, что был предан смерти губернатор Урсуа, что мы отказались от испанского подданства, и в том, что он принял корону. Так раскаивается, что плакал настоящими слезами, всхлипывал и похож был больше на француженку, которую прибил муж, чем на испанского воина. Вот так откровенно рассказал мне все мой кум капитан Педро Алонсо де Галеас.

— Самый подлый из всех, — прошептал мне Мандрагора, как только Роберто де Сосайя попрощался и ушел, — ненадежный принц дон Фернандо, шут гороховый, монашеская задница, тебе обязан он всем, чем был и что он есть, а заплатит тебе за все гнусной трусостью. Сравнить его можно с одним только отцом Энао (которого в аду мы ждем с большим нетерпением), он воспользовался обрядом священного покаяния и подстрекает принца к кощунственной каре — отрубить тебе голову.

За Сосайей и Мандрагорой последовал капитан Педро Алонсо де Галеас, явился собственной персоной и рассказал мне слово в слово, о чем говорилось на таинственных совещаниях у дона Фернандо де Гусмана:

— Лоренсо Сальдуендо и отец Энао насмерть стояли, что тебя надо убить тут же, ни минуты не медля. Тогда Алонсо де Монтойя заметил, что безрассудно было бы открыто искушать твой гнев и гнев верных тебе шести десятков мараньонцев. Доводы Монтойи убедили генерала дона Фернандо, и они решили дождаться ночи, когда наши бригантины отплывут и ты будешь беспечно и крепко спать на палубе «Сантьяго», вот тогда они и заколют тебя кинжалами.