Лорд Байрон. Заложник страсти

В Равенне, наедине со своими воспоминаниями, Байрон продолжил писать мемуары в прозе. В декабре он отослал еще восемнадцать листов Муру, который был тогда в Париже, предложив ему опубликовать мемуары после смерти автора. Мур, живший за границей, чтобы избавиться от кредиторов, был рад этому предложению. Впоследствии он продал мемуары Меррею за две тысячи гиней, а пока демонстрировал их всем парижским знакомым[26].

Меррей прислал Байрону «Ежеквартальное обозрение» и «Эдинбургское обозрение» со статьями, вызвавшими гнев поэта. Статья в «Ежеквартальнике» была посвящена нападками Боулза на Поупа. «Мистер Боулз не останется без ответа, – писал Байрон Меррею, – эти ничтожные современные шарлатаны и поэты позорят себя и Бога, отрицая достоинства Поупа, самого безупречного из поэтов и людей». Статья в «Эдинбургском обозрении» еще больше разъярила Байрона, потому что в ней восхвалялась бессодержательная поэзия Китса, посмевшего критиковать Поупа. Байрон писал: «Статья хвалит Джека Китса, Китча или как его там… Но у него не поэзия, а бессмыслица…» В следующем письме Байрон опять вернулся к этой теме: «Такие стихи подобны умственному онанизму: он постоянно возбуждает свое воображение. Не хочу сказать, что поэзия Китса непристойна, однако он выплескивает свои мысли в таком виде, который нельзя считать поэзией и ничем другим, а лишь бредом, рожденным употреблением сырой свинины и опия».

Меррей предложил пересмотреть некоторые песни «Дон Жуана». Но у поэта никогда не хватало решимости на хладнокровные исправления. Странно, но человек, так восхищавшийся отточенным стилем Поупа, полагал, что литературное произведение лучше всего, когда выходит из горячей «печи» воображения. На предложение Меррея Байрон ответил: «Я похож на тигра. Если пропущу свою первую весну, то, рыча, уползу назад в джунгли. Второй весны не будет. Не могу ничего изменять, не могу и не буду».

Байрон постоянно откладывал поездку в Филетто, и Тереза начала испытывать скуку, а в середине ноября уговорила отца отвезти ее в Равенну. Байрон понимал, что Терезу может подстерегать опасность, потому что одним из условий развода было то, что она будет продолжать жить в доме отца. Байрон знал, что встречи с Терезой должны быть тайными и осторожными. Он также знал о намерениях правительства, потому что располагал секретной информацией от графа Альборгетти, который за деньги, услуги и дружбу, а возможно, и за все вместе почти совершил государственную измену, сообщая Байрону о намерениях кардинала не только в отношении планов австрийцев, но и о том, что непосредственно относилось к поэту и его возлюбленной. «Они пытаются затевать ссоры с моими слугами, – писал Байрон Киннэрду, – учинять мне неприятности, что несложно сделать, и, наконец, они (правящая клика. – Л.М.) угрожают запереть мадам Гвичьоли в монастыре». При этой угрозе негодование Байрона достигало предела: «Если им удастся поместить бедняжку в монастырь за то, что она совершала со мной то, что другие итальянские графини совершают уже тысячи лет, естественно, я скорее соглашусь исчезнуть сам, чем позволить им запереть ее в тюрьму, потому что именно этого они и добиваются».

Поскольку угроз в отношении Терезы больше не было, можно догадаться, что графу Альборгетти удалось добиться смягчения позиции кардинала. Напряжение в городе достигло предела 9 декабря. Байрон готовился ехать к Терезе, когда услышал за окном выстрелы. Выбежав с Титой на улицу, он увидел, что командир войск, Луиджи Даль Пинто, умирает от пяти ран. Вечером Байрон описал это событие в послании к Муру:

«Поскольку никто не мог или не хотел ничего предпринимать, кроме как стенать и молиться, и никто не пошевелил пальцем, чтобы помочь ему, боясь последствий, я потерял терпение: заставил слуг и нескольких человек из толпы поднять тело, отправил нескольких солдат за полицией, отправил Диего с вестями к кардиналу и приказал отнести командира в свой дом. Но было слишком поздно, он уже скончался… Бедняга! Он был храбрым солдатом, но настроил против себя многих людей. Я лично знал его и часто встречал в литературных салонах и других местах».

Байрон был странным революционером. Прирожденный гуманизм всегда мешал ему ясно видеть цель, которой должны придерживаться истинные борцы. Если Байрон мог использовать свое влияние, чтобы избежать жестокости и кровопролития с обеих сторон, то он не мешкал ни минуты. Милосердие к погибшему командиру поставило под удар его нахождение в рядах карбонариев, если бы не схожие взгляды и понимание семьи Гамба. Байрона могли бы также заподозрить в связях с врагом из-за его странной дружбы с графом Альборгетти, который, являясь одним из правителей провинции Романья, был связан в понимании народа с ненавистным правительством, несмотря на его либеральные взгляды. Однако в переписке с Альборгетти Байрон делал все возможное, чтобы не скомпрометировать своих друзей-карбонариев.