Лорд Байрон. Заложник страсти

Смерть Шелли была ударом для Байрона. Это печальное событие подействовало еще сильнее потому, что Байрон ощущал раскаяние, осознав, что не оценил дружбу Шелли по достоинству и был раздражен во время его последнего приезда в Пизу. Хотя он никогда не испытывал особенной симпатии к Мэри, теперь он пытался загладить вину, помогая ей. Мэри говорила Марии Гисборн: «Лорд Байрон очень добр ко мне и вместе с Гвичьоли часто навещает меня».

Сообщая о трагедии Меррею, Байрон писал: «Вы все жестоко ошибались насчет Шелли, который был самым лучшим и бескорыстным человеком в мире. Все остальные по сравнению с ним просто животные». Муру он писал: «Ушел еще один человек, насчет которого весь свет невежественно и грубо ошибался. Возможно, теперь он воздаст ему по заслугам».

Хант понимал, что будущее журнала и его собственное находятся под вопросом после смерти Шелли, который был инициатором издания. Байрон обратился к Ханту с просьбой считать себя «человеком, занявшим место мистера Шелли», но Хант знал, что их затея обречена. «Мое сердце будто остановилось», – писал он. Несмотря на намерение быть добрее к Ханту из-за обещания, данного Шелли, и потому, что Хант всегда был рядом во время развода с женой, Байрон не мог не чувствовать раздражения зависимостью Ханта именно в то время, когда он жаждал уехать из Тосканы. Это чувство усиливалось благодаря полуугоднической-полупрезрительной манере поведения Ханта и осознанием того, что его друзья в Англии не одобряют этого общения. Обладающий обостренной гордостью Хант ощущал холодок под маской дружелюбия Байрона. Но даже и в этом случае их отношения были бы менее натянутыми, если бы не семья Ханта. Когда к ним впервые зашел Трелони, он увидел детей в возрасте от тринадцати лет до грудного младенца, которые «были повсюду, играя на мраморных ступенях и в зале. Хант считал, что детей нельзя сдерживать до достижения ими разумного возраста». Когда Трелони уходил, Байрон провожал его и, «поглаживая своего бульдога по голове, приказал: «Не пускай сюда детей».

Позднее Байрон называл детей Ханта маленькими йеху (герои Свифта. – Л.М.). Но когда он пожаловался, что дети пачкают стены своими грязными пальцами, миссис Хант оскорбилась и в своем дневнике вспоминала: «Мистер Хант рассердился, потому что лорд Байрон так недостойно отзывался о детях, якобы портящих дворец, который его светлость всегда содержал в идеальной чистоте… Разве может быть что-нибудь нелепее, чем пэр Англии и поэт, так волнующийся из-за того, что трое или четверо детей испортят стены в нескольких комнатах. Да самим детям будет стыдно: фи, лорд Байрон».

Несмотря на неустойчивый мир во дворце Ланфранки и неуверенность в будущем, Байрон в июле и августе продолжал сочинять новые песни «Дон Жуана». О своих стихах он теперь писал так:

Вот и мое капризное созданье,
Игривое и странное на вид,
Как яркое полярное сиянье
В холодном нашем климате горит.
Конечно, все достойно порицанья,
И не шутить, а плакать надлежит,
Но и смеяться допустимо тоже —
Все в нашей жизни на спектакль похоже!

(Перевод Т. Гнедич

)

Трелони по желанию Мэри Шелли начал переговоры с властями об отправке тела Шелли в Рим, чтобы похоронить его на протестантском кладбище рядом с сыном Уильямом. Ему удалось получить разрешение на кремацию тел Шелли и Уильямса на пляже и перевозку праха. Трелони испытывал мрачное удовлетворение, готовясь к этому языческому обряду. Когда Байрон и Хант в полдень 15 августа прибыли в Виареджио, как раз начался неприятный процесс извлечения тела Уильямса. Изуродованный труп лодка вытащила на песок. Трелони вспоминал, что Байрон опознал Уильямса по зубам. «Глядя на тело, лорд Байрон произнес: «Неужели это должно остаться в нашей памяти? Это мог бы с таким же успехом быть труп овцы». Указав на черный платок, сказал: «Обрывок ткани прослужил дольше, чем его владелец. Какое отвратительное и тошнотворное зрелище!»

После этого Байрон отплыл на милю от берега, где с ним случился приступ жестокой тошноты. Когда он вернулся, Трелони, взявший на память часть челюстной кости, которая не сгорела, сложил пепел в ящик и отдал Байрону, чтобы отвезти в Пизу.

На следующий день та же самая участь постигла Шелли. Трелони хотел сохранить томик «Ламии» Китса, похороненный вместе с телом, но от него ничего не осталось, кроме кожаного переплета. Когда разожгли костер, Трелони бросил в пламя благовонные травы и подлил масла, бормоча заклинания. Позже Трелони писал: «Байрон, стоявший рядом со мной, сказал: «Я думал, что вы язычник, а не языческий жрец. У вас получается очень хорошо».