Лорд и егерь

При всей его непринужденной болтливости, ловкой скороговорке опытного доктора у кровати смертельно больного пациента, он осматривал помещение жестким взглядом, как будто оценивая материальный урон, нанесенный разгулявшимися детьми. В мутноватом предутреннем освещении его огромная, мощная фигура гляделась чуть ли не статуей Командора, явившегося в этот вертеп, чтобы заявить о неминуемом возмездии. Каждый из присутствующих вдруг почувствовал, что его застали врасплох за неким непристойным занятием. С плохо скрытой улыбкой доктор Генони наблюдал, как Феликс поднялся с пола с обглоданной костью в руках. Затем он повернулся к Виктору: «Не вы ли, Виктор, выставили родного вам когда-то дога за дверь, поскольку он стал отождествляться у вас с егерем? Или же Феликс приговорил дога к изгнанию и ссылке из-за того, что тот стал ассоциироваться у него с идеей плагиата? Я уже тут давно стою и слушаю. Прекрасен этот пересмотр позиций. Любопытно, однако: как бы ни пересматривал человек собственные позиции, а остается он, в сущности, тем же. Как с подписью: можешь переиначивать ее и так и сяк, и все равно эти закорючки узнаваемы как твоя подпись — если не тобой самим, то, по крайней мере, со стороны никто не спутает. Можно забыть фамилию человека, приписать эту фамилию другому лицу, это лицо приписать другому человеку, но само это лицо, этот человек — не забывается! Спросим, скажем, господина Куперника: ведь он заведомо помнит мое лицо, только не знает, кто я такой, не правда ли?»

«Как же не знаю? Мы, наоборот, только что дискутировали. Насчет вашей идентификации, так сказать».

Куперник бросился вперед, с энтузиазмом встречая нового визитера. Вообще-то он не очень помнил, встречались ли они прежде, и если да, то где; так или иначе, этот джентльмен внушительного вида без всякого сомнения защитит его от этой своры антисоветчиков, готовых растерзать его только потому, что он остался жив в сталинские годы. С каждым мгновением он убеждался, что помнит этого джентльмена с аристократическими манерами все лучше и лучше.

«Мы в Риме встречались», — предположил он. «Я даже могу сказать, что именно вы устроили мне пропуск на встречу с папой римским, а вовсе не Евгений из радио Ватикана. Я вспомнил, что Евгения к тому времени уволили за экуменические поползновения. Так что никто, кроме вас, лорд Эдвард, мне пропуска устроить не мог».

«Лорда Эдварда, дражайший мой Куперник, никто из нас никогда не видел», — сказал доктор Генони, усаживаясь в кресло и закуривая сигару. Куперник, занервничав, поднял брови и раскрыл от удивления рот, собираясь что-то сказать. «Да-да, вы не ослышались. Должен вам раскрыть секрет: даже я, знаменитый Генони, его частный врач, приватный советник и личный секретарь по делам благотворительности, никогда в жизни лицом к лицу с лордом Эдвардом не сталкивался. Говорил по телефону. Общался по почте. Но за эти два года службы всякий раз, когда я в поместье занимаюсь клиникой, лорд Эдвард — за границей, когда он возвращается в поместье, я — в заграничных разъездах по его распоряжению». Он стал пристально изучать отросток пепла на кончике сигары. «Откровенно говоря, я спешил сюда в надежде наконец-то с ним столкнуться лицом к лицу: позвонили из Скотленд-Ярда и сообщили, что лорд Эдвард был задержан в Сент-Джеймском парке при странных обстоятельствах в компании диссидента Карваланова. Я решил — одно из двух: или же сам лорд Эдвард тайно вернулся из-за границы, чтобы увидеться с Виктором инкогнито, или же его альтер эго Эдмунд-егерь снова втянул его в свою собачью конспирацию. Каштанка встретила меня лаем у ворот, мне стало очевидно, что лорда Эдварда я снова не увижу».

«Значит, мои сомнения насчет идентификации не лишены, как говорят англичане, базиса? Значит, ваш лорд Эдвард — не лорд Эдвард?» — с победными нотками в голосе обратился Куперник к Виктору с Феликсом.

«В том же смысле, в каком, скажем, нынешний папа Иоанн Павел II — это поляк по имени Войтыла», — ответил за двух товарищей Генони. Куперник отметил про себя в некоторой панике, что доктор Генони был отнюдь не целиком на его стороне, как он первоначально надеялся. «Вспомните свою собственную встречу с Папой римским. Папа Иоанн Павел II — это идея, символ, кредо. А поляк Войтыла — конкретный человек. Вы не поняли ни единого слова во время аудиенции с поляком Войтылой. И тем не менее считаете каждое его слово и каждую секунду этой встречи — священными. Потому что в поляке Войтыле вам видится папа Иоанн Павел II. Возвышенная фикция нам важнее обыденных фактов. Наш егерь — ипостась нашего лорда».

«Возможно, но — прошу пардону, как говорят французы; я еще не дошел до психического состояния пиранделловского героя, вообразившего себя Генрихом Четвертым: в каждом лакее он видел ипостась папы Григория Седьмого. У меня, пардон, винтики еще вертятся». Он задрал подбородок, став в позу отчаявшегося смельчака, надменного и одновременно жалкого. «Вы мне мозги не запудривайте. Поляк может быть папой, но не егерь — лордом. Если егерь воображает себя лордом, его надо лечить».