Лорд Малквист и мистер Мун

— Ну конечно же! Вы вот-вот воссоединитесь, если только он еще не отбыл ко мне домой.

— Что вы хотите сказать, Фэлкон?… Я не хочу домой, я хочу посмотреть похороны.

— Какое необычное желание. Вы не хотите принять ванну, позавтракать и как следует поваляться в постели до обеда? Такой распорядок мнится мне разумным после ночи, проведенной в камере.

— Нет, Фэлкон, не хочу. Хочу посмотреть на похороны — вы ведь сказали, что мы приглашены.

— Сказал. Но я посылаю одного из слуг. Похороны нагоняют на меня тоску, они искажают понятие чести.

Девятый граф поднял трость и постучал ею в крышу кареты:

— О'Хара, поворачивай обратно!

Он печально задумался.

— Самой достойной смертью, о которой я когда-либо слышал, умер полковник Келли из гвардейской пехоты: он погиб, пытаясь спасти свои сапоги из пожара, охватившего таможню. Сапоги полковника Келли являлись предметом зависти всего города по причине их блеска. Узнав о его смерти, охваченные скорбью друзья ринулись перекупать услуги денщика, владевшего тайной неподражаемого глянца. Вот это настоящая дань уважения офицеру и джентльмену, куда более искренняя, нежели вся роскошь государственных похорон, ибо та дань уважения, несмотря ни на что, вдохновлялась корыстью… Бедный полковник Келли.

— Мне он кажется идиотом. Я слышала о людях, которые погибали в огне, спасая свои жемчуга или что-нибудь в этом роде.

— Какая вульгарность!

— Или своих близких.

— Какая ограниченность!

— Не думаю, что это слишком хорошо, Фэлкон.

— Саут-стрит, дом Джорджа Бруммеля по прозвищу Красавчик.[21] Когда Бруммель жил за границей в стесненных обстоятельствах, он заказал табакерку, стоимость которой превышала его годовой доход. Кстати, именно он первым добился сапожного глянца полковника Келли. Видите ли, он понял, что все сущее преходяще, а стиль вечен… возможно, это не разрешает жизненных проблем, но ход мысли разумный.

Джейн прижалась к нему, когда они опять свернули на Парк-лейн и покатили на юг.

— Такая позиция не более иллюзорна, чем наша потребность приписывать все наши беды одному человеку, которого можно убить, а всю славу — другому, ради которого можно выстроиться на улицах. Какая все это глупость! — продолжал размышлять лорд Малквист.

— Я все равно хочу посмотреть, — настаивала Джейн.

— Можно подумать, на улицах выстроятся глумливые индусы, шахтеры и солдатские вдовы… Но если вдуматься, это не имеет ничего общего с тем, что он делал или не делал. Он был памятником, а когда памятник рушится, всей нации официально предписано изъявлять скорбь.

— Я не понимаю, о чем вы говорите, Фэлкон, я хочу увидеть оркестры и солдат.

— К. Дж. Кей, суррейский военачальник, держал в жилетном кармане золотые ножнички, чтобы отрезать обратный билет, — немного помолчав, заметил девятый граф.

— Бедный О'Хара, — сказала Джейн. — Наверно, он промок до нитки.

Серые послушно процокали по сияющей от дождя Парк-лейн, а О'Хара поежился под отсыревшей горчично-желтой накидкой и нахлобученной на лоб шляпой, между которыми торчала мокрая трубка.

— Когда он доберется домой, дайте ему виски с горячим молоком, — посоветовала Джейн.

— Днем мой дед охаживал слуг кнутом, а перед сном подносил им стаканчик, чтобы они не устроили переворот ночью.

— Бедный О'Хара, — повторила Джейн. — Готова поклясться, он вас ненавидит.

— Диалог классов должен быть напряженным — иначе как в противном случае их различить? Социалисты уважают своих слуг, а потом удивляются, что те голосуют за консерваторов. Не слишком-то умно.

Он зевнул, прикрыв рот перчаткой. Карета обогнула Гайд-парк-корнер, мемориалы автоматчикам и артиллеристам и стала подниматься на Конститьюшн-хилл.

Джейн пискнула:

— Господи!.. Что это?

— Ролло!

На стене, окружающей сады Букингемского дворца, притаился лев с розовой птицей в зубах. Он выскочил на дорогу перед каретой и помчался вверх по холму.

— Гони за ним, О'Хара!

О'Хара щелкнул кнутом, и лошади понеслись галопом.

— Фэлкон, что это было?

— Ролло. Бедняга потерялся несколько дней назад.

— Он что-то ел.

— Я знаю, он питает слабость к фламинго. Боюсь, ее величество будет недовольна. В прошлый раз она явно была недовольна… Боже мой, для этого потребуется вся деликатность сэра Мортимера.

* * *

Он подождал под деревьями, когда закончится дождь, а потом вновь погнал осла вперед. Осел чихнул. Они вымокли и продрогли, но Воскресший Христос этого почти не замечал. Теперь, когда он опять остался в одиночестве, на него снизошли великий покой и уверенность, которые избавили его от бремени сомнений, страхов и нерешительности. Бремя осла было не столь эфемерным, но в некоторой степени защищало его от непогоды.

Когда они вывернули на дорогу, Воскресший Христос с удовольствием, но без удивления увидел, что по обеим ее сторонам столпились люди. Он придал своей физиономии выражение сдержанного презрения, схожего с ослиным, и они потрусили вперед.

* * *

Джаспер Джонс — глаза тверды как кремень — выехал на площадь. Дождь прекратился, но его кожаные краги блестели от сырости, а с полей шляпы срывались капельки воды. От дождя лошадь потемнела, будто ее надраили ваксой.