Лорелея (СИ)

«…Рим производит впечатление двоякое. Он прекрасен, грандиозен, Город из Городов, его величие невозможно постичь, но в то же время память о Древнем Риме и Ренессансе погребена под ветхими стенами и грязью, и, чтобы добраться, до древних жемчужин, надо потратить немало времени и сил.

Но не буду тебя пугать — это лишь первое впечатление от города. Стоит пройти чуть дальше, заглянуть в пустые дворы огромных, некогда богатых домов, остаться одному в маленькой церкви, видевшей в свои лучшие годы всю роскошь Рима, оказаться рядом с развалинами древнего Форума, более полутора тысяч лет пролежавшими под землей, и вся эта поверхностная суета перестает замечаться. Пусть сейчас Рим — лишь бледный призрак себя самого, сначала погибшего от рук варваров, а затем — еще раз — после падения Священной империи, все равно он остается тем городом, о котором мы читали в детстве, рассматривали картинки и мечтали увидеть хоть одним глазком.

Здесь может надоесть в первый же день, но и года не хватит, чтобы познать и понять этот город целиком. Каждый раз, стоит лишь пробраться через грязную площадь у Пантеона или у Санта-Марии-Маджоре, где толкаются бездельники всех мастей и торгаши, жаждущие всучить свой ненужный товар случайному прохожему, оказываешься на тихой улочке между холодными стенами старых домов, где царит тишина и покой — и так уже на протяжении веков, неизменно, нетленно…»

На конверте Артур привычно написал адрес: Роуздэйл, Суффолк, Англия. И, немного задумавшись, в левом углу вывел «… Рим, Италия». Это было первое и последнее письмо, написанное сестре из Вечного Города. Прежде чем заклеить конверт, он скептически пробежал глазами несколько исписанных листов. Вроде бы все как надо. Особое внимание, конечно же, он уделил музеям. В первую очередь — Ватиканскому, куда уже давно съезжаются туристы и ценители искусства со всей Европы.

Артур чувствовал, что письмо это сильно отличалось от тех, что он писал сестре раньше из Парижа. Тогда все было намного проще: можно было писать правду. Сейчас же приходилось думать над каждой фразой, словно любым неосторожным словом Артур мог выдать себя и Мицци заодно. Поэтому-то он ничего и не рассказывал о себе, отделавшись фразой, что с ним все в порядке. Зато в красках расписал римские церкви, музеи, виллы и парки, частично пересказав путеводитель — этого должно было хватить. Он давно уже не писал на родину — с конца апреля или, по его собственным ощущениям, с прошлой жизни.

Пропасть, разделяющая его теперешнего и того жизнерадостного юношу, которым он приехал в Париж, была огромной. Ему казалось, что изменение это было лишь внутренним, но и из зеркала на него теперь смотрел совсем другой человек. Ну хорошо, допустим, что это было художественным преувеличением — Артур в зеркале оставался все тем же Артуром, только словно постаревшим на десяток лет, с залегшими под глазами синяками и тревожным взглядом, которого раньше он у себя не замечал. Окружение тоже изменилось, но, погрузившись в себя, Артур уже не восторгался красотами, которые, словно драгоценная шкатулка, прятал Рим.