Лось

— Да. То есть не совсем. Видел, и два раза. Можно даже сказать три, но третий пожалуй что не в счет… Сперва я его услыхал, хотя еще не знал, что это он. Вечерами в лесу потрескивать стало то в одной стороне, то в другой. Макс летит на опушку с лаем. Как будто, знаете, вокруг хутора кто-то бродит, кружит и кружит… и кружит… Может быть, он и правда ходил по кругу, а? Может, у него тогда уже ум за разум зашел и он не разбирал, где север, где юг? Может быть, леший манил его именно к моему дому?.. А, доктор? Он же был слепой! Рингольд выбил ему глаза… дробью двухнулевкой… А теперь Рингольд говорит, что знать ничего не знает и я несу какой-то бред! Тогда… Я в жизни не повышал голоса на брата — Рингольд был для меня все равно что бог. Но в тот раз… «Болван! — закричал я, — что ты, олух, наделал?!» Рингольд молчал, потом сказал: какое-то затмение нашло, он и сам не поймет, как палец надавил спуск. Ружье точно само бабахнуло. «Что теперь будет, кретин?» — орал я. Тогда и Рингольд озлился. «Не галди! Ничего не будет, ровно ничего, если ты, сопляк, будешь держать язык за зубами. Забудь то, что сейчас видел, — и ровным счетом ничего не будет. Ни одного свидетеля. Дождемся рассвета. Поищем — возможно, он где-то недалеко свалился. А если нет… Завтра я уеду. И вообще мне кажется, что я не попал…» Но он врал, доктор! Врал без зазрения совести. Рингольд не хуже меня видел, как он под ударом осел на задние ноги… как зашатался всем телом… как мотнул головой, точно силясь стряхнуть боль. С десяти-двенадцати метров промахнуться нельзя. И Рингольд, ясное дело, попал, хоть и не уложил на месте… Да и мыслимо ли уложить двухнулевкой такого гиганта как он! Мы его не нашли. Только кровь на траве. Назавтра Рингольд уехал в Ригу… А вечером он стал блуждать вокруг моего дома. Я его услыхал. Слышал его и Макс. Бегом к лесной опушке, заливается — да грубо так, толсто, как лает охотничий пес, учуяв не мелочь какую-нибудь, а крупного зверя… Я слышал все так ясно, как слышу вас сейчас, доктор… Но тогда я еще не знал, что это он…

— А когда, при каких обстоятельствах вы его увидали, Приверт?

— Дня через три… А может и четыре. Ночью. Вышел я по нужде. Макс был заперт и не лаял. В небе полная луна. Тишь такая — ни один лист не шелохнется. Тут я его и увидел! Он вышел со стороны сада. Я сразу узнал, что это он. Ветвистые рога в ночном свете мерцают искристо. Спина отливает серебром. Повернув морду в мою строну, он стоял в лунном свете как статуя. Так продолжалось несколько минут. Может и дольше, теперь не помню. Потом наставил уши и потянул воздух. Медленно повернулся и… Но как он двигался… бог ты мой, он шел как пьяный. Казалось, ему никак не одолеть тех метров двадцати до чащи — рухнет и… Но нет, не рухнул, одолел и тут же скрылся из глаз. Растаял как и не было…

А на другой день вечером я опять слышал, как он бродит вокруг дома… Прошел я в ту сторону, где треск раздался. Тишина… ни звука… Так мы ночью больше и не встретились, хотя я его искал…

— Но вы ведь сказали, Приверт, что видели его два или даже три раза. Так?

— Да-да, но это было днем… и после уж. Недели две спустя. Ехал я на мотоцикле. Жара была, хотелось пить. Остановился я. Невдалеке там низкое место. Топкое и заросло малиной… ягоды вот такие и уже осыпаются. Пока я ел, добрел до отводной канавы. Слышу — треск! Сперва я подумал, что это черные… ну, что кабаны дикие сквозь кусты ломятся.

— А на самом деле?

— Да, это был он. Волоком доволокся… ползком приполз к воде. Долго пил чавкая… Нас разделяло метров пять, не больше, я стоял у канавы по другую сторону. Удивился еще, что он меня не видит. Слепой что ли? — еще подумал. И вдруг вижу — бог ты мой, так и есть! Он слепой! Там, где должны быть глаза… там одна гнойная рана, и над ней рой мух… Тут оно и сделалось, доктор.

— Что именно?