Лось на диване, верветка на печи

Только и успеваем ходить руки мыть. После носух, когда погладишь носух, и после килограммов тертой морковки, после Тайсона.

И впитывая разноцветные краски в ладони, «путешествовать».

Верветка-«декабристка»

Верветка Ляля у нас отказная обезьяна. Ее привезли на встречу с нами по снегу в переноске, завернутой в шерстяное одеяло. На одеяле нарисованы были бегущие олени. По белому снежному полю бегущие синие олени. Как говорится, к нам Ляля примчалась на оленях.

Ляля у нас «декабристка». Мы часто вспоминаем эту зимнюю поездку за Лялей. Нам Лялю отдали из Москвы.

Верветка Сережа у нас отказная обезьяна. Его тоже подержали, подержали в квартире, отказались. Сережа приехал к нам из Питера.

Его нам отдали за характер. За неприятный и очень склочный характер. И, надо признать, он и здесь не изменился. И перед каждой уборкой, из-за того что дерется, мы загоняем Сережу в перегонку. Каждая уборка в обезьяньем вольере начинается у нас с бескомпромиссной команды для Сергея: «Иди на свое место!» Сережи-люди рядом с обезьяньим вольером начинают тревожно озираться. (Не мы назвали обезьяну Сергеем, а прежние хозяева.)

А Ляля Сережу защищает. И, защищая, как говорится, былинно срывается с печи.

Конечно, это не придает нашему зоопарку солидности и статуса, что верветки у нас зимой на печке. Но мы это сделали специально.

Чтобы Ляля (а заодно и Сережа) сохранили печной дух. Чтобы огонь не утих и не погас. Чтобы Ляля, как олимпиец олимпийский огонь, печной огонь подхватила.

Потому что в пустых и заброшенных домах мы видели много старых печек. И ведь лежали на них люди когда-то и чувствовали жар от кирпичей. А теперь у нас Ляля с Сережей его чувствуют.

При Ляле о Сереже нельзя сказать вообще ничего плохого, нельзя косо на самодовольного и избалованного всеобщим вниманием Сережу посмотреть. На самом-то деле на Сережу, по Лялиному разумению, вообще нельзя смотреть. Ни одобрительно, что вызывает Лялину жгучую ревность, ни осуждая. Потому что иначе Ляля, как разъяренная рысь, кидается на сетку, тянет драчливо руки, скалит зубы, гримасничает и делает такое скандальное, провоцирующее масштабную ссору выражение лица и глаз: «Что ты сказала? Что ты сказала о Сереже?!»

С того момента, как мы забрали у нее после переезда вещи на карантин, у нее образовалась привычка прижимать все, что дорого, к себе. Ну Сережу Ляля, конечно, к себе не прижимает, но игрушки и миску прижимает. Щепочки сосновые к себе прижимает или фантики.

На карантинный период, я помню, мы у Ляли игрушки отобрали, но потом, разумеется, вернули. Когда вернули, их Ляля придирчиво все-все перебрала. И одеяло с оленями вернули.

Игрушки связывали ее с прежним, в Москве, домом (как цирковое ведро и солененькие крекеры «рыбки» напоминали Тасе о цирке).

«Ты вырастила щипача, а не гуся!»

Сотрудник, ухаживающий за животными в зоопарке, называется легким словом «кипер» (от английского глагола «to keep» — заботиться).

«Ту кип де волк» или «ту кип де лось». Работа необходима и престижна.

Потому что если животное спит или его не видно в вольере, то к киперу, «своему» человеку, кормильцу, оно выйдет точно. И посетители ходят обычно за кипером гурьбой: «Сейчас, сейчас кормить будут! Сейчас увидим!»

Кипер идет по зоопарку, нагруженный судками и увешанный разносолами и кормом, как торговец сушками из книги Гиляровского о Москве начала девятнадцатого века (вспомним, как плюнула сушкой в лицо нам Василиса!)

И если честно, то мне слово «кипер» очень нравится. Оно неуловимо напоминает мне «клипер». Маневренное парусное судно. А кипер — он как раз должен быть как клипер: вертким, и четким, и маневренным.

И я решила, конечно же, тоже, что я кипер (ну и клипер). Не просто, как говорится, и с чего еще старина Даррелл начинал, «человек с совком и метлой» (потому что любой ухаживатель за животными почти всегда совмещает эти две достойные и полезные функции — уборщика по вольерам и кормильца), а именно кипер. Да, я кипер!

А Андрей посмеялся надо мной: «Какой ты, к елкам и соснам, кипер (ну и клипер)?! Вспомни, как Ляля тебе подзатыльники дает!»

И это правда так. Я опоздаю с обедом, и, недовольная моим опозданием, Ляля налетит и как даст мне по шее. Не укусит, а именно хлопнет раздраженно. Да еще и посмотрит свысока, вытянув передо мной свою ногу и перебирая на ней шерстинки: «Ты? Пришла?» После гнева и срыва это снисходительное уже ко мне, что ли, отношение.

Перед тем как вытянуть ногу, оглянется. Немой вопрос или даже приказ в мою сторону: немедленно сейчас оглянуться и проверить, нет туристов?

Ляля любуется своей вытянутой ногой, перебирает на ней внимательно шерсть. Устанет — почешется, зевнет (ведь никого из посетителей нет), а я стою и сметаю со стен паутину.

Мне в совок, если Ляля захочет, она скинет огрызок или мелочь.

Обезьянам часто просовывают сквозь ограждение у нас мелочь, и Ляля смахнет мне ее с полки небрежно. Это я называю «чаевые».