Лошадь на крыше

И вот я теперь лежала дома одна, у меня болела и кружилась голова, непрестанно ныла распухшая, некрасивая переносица.

Комаров к тому времени уже опять успел все понять. Он сообщил мне как раз то, что я так ждала всю долгую и беспросветную зиму, всю холодную и прошедшую мимо меня весну и жаркое, бессмысленное лето: что любил и любит именно меня. Но сейчас участливыми визитами не баловал.

В моем театре многие считали, что артист, если у него целы руки-ноги, должен играть и не обременять остальных срочными вводами и заменами спектаклей. Поэтому каждый участливый звонок был мне очень дорог.

Я специально не стала звонить Элеоноре сразу — боялась, что она устроит светопреставление из моего сотрясения мозга и допечет меня заботой. Через неделю я наконец решила: позвоню, пусть лучше ее навязчивость, чем полное равнодушие остальных.

— Что вы говорите, Наташенька, — удивилась Элеонора. — Какой ужас, надо же! А я, знаете ли, хожу пить три раза в неделю кислородный коктейль в аптеку около Курчатовского института.

— Коктейль с рентгенчиками? — от неловкости пошутила я, чувствуя непривычную сдержанность бывшей ученицы.

Но она совершенно серьезно мне ответила:

— Почему же, Наташенька? Хороший коктейль, очень полезный для сосудов. Вам бы тоже надо его попить. Можем вместе туда ходить…

Я вздохнула:

— Элеонора, да я не встаю пока с постели.

— А… Ну тогда, когда встанете, обязательно сходите, попейте… Сказать вам адрес?

— Потом, Элеонора…

— Ну, потом так потом. Вы звоните, Наташенька, не забывайте!

* * *

Наверно, неразделенная дружба так же горька, как и неразделенная любовь. И так же однажды, проснувшись, обнаруживаешь, что и ничего-то, кроме горечи, усталости и недоумения, не осталось. И понимаешь, что долго, очень долго жила с вывернутой назад шеей.

Неудивительно поэтому, что все ушли куда-то, а я так там и осталась. Там, где Элеонора еще не покрасилась в баклажан и не подтянула веки, став похожей на удивленную сову, а на стенке у меня еще не висела картина с лошадью на крыше повозки и растерянной женщиной, не понимающей, куда же она едет. И как согнать лошадь со своей повозки… И где Комаров, бесконечно любимый и единственный на свете, посмеивался:

— Хорошо, что я не ревнивый… И как ты только учеников находишь, что все они в тебя влюбляются?

— Ой, да ладно — все!.. Через одного! Они меня сами находят… Да и толку-то? Я же тебя люблю! — тоже смеялась я.

И ничего еще о жизни не знала.

Руны Желтого Кота

Я оглянулась и увидела, как он на бегу украдкой стирает мою помаду со щеки около рта…

Но ведь сегодня не было никакой помады! Я только слегка провела по губам бледным коричневым блеском, пока он мылся-брился, а мне велел собирать диван и гладить ему брюки с рубашкой.

— За это! Можешь ты побыть хозяйкой — хотя бы на время…

Я не стала возражать. Я бы могла и не на время… Но он и так злился на себя — за то, что опаздывал, за то, что, пропыхтев и просопев минут десять в погоне за приятным финалом, радости никакой не получил, а только рассердился. Утро темное, я мешаю, вставать рано, на Волгоградке — пробки…

— Почему такой диван называется «французской раскладушкой», не знаешь? — попыталась отвлечь я его от мрачных мыслей, ход которых явственно и последовательно прослеживался в его нервных движениях — порезал ухо, пока брился, оторвал верхнюю пуговицу у рубашки, окунул галстук в кофе…

Я понимаю, если бы это спросила моя соседка-девятиклассница. И то… А уж ты-то! Скоро преподавать сможешь этот предмет. Откроешь мастер-класс. Если совсем работать надоест…

— Думаю, это тяжелая работа, Комаров, — вздохнула я, подавая ему еще теплые брюки. — И опасная…

— Не опаснее, чем у меня! — Он на ходу влил в себя чашку кофе и поморщился. — Какая же дрянь, а? Керосином, что ли, воняет…

— А когда меня нет, то не воняет? — не удержалась я.

— О-ох… — Он посмотрел на меня. — Ладно. Не обижайся.

Вот как раз в этот момент я посмотрела в маленькое зеркало под светильником на кухне и подумала, что на утреннем бледном лице ни коричневая, ни розовая помада ничего хорошего не добавляют. И промокнула ее салфеткой.

И когда, попрощавшись до следующего раза, оглянулась — посмотреть, не оглянулся ли он мне вслед — то увидела, как он стирает следы моей скромной и тайной близости. Наверняка по привычке. А не оглянулась бы, так и не узнала бы. Ушла бы почти счастливая домой. Он почувствовал мой взгляд и резко повернулся.

— Что?

— Я доеду с тобой до центра, хорошо?

Он кивнул.

В машине, помолчав, я издалека начала разговор:

— Я сделала руны… Знаешь, что такое скандинавские руны?