Лошадь на крыше

«Мне надо к нему. Мне надо к нему, а ему ко мне не надо… Но мне — невозможно, невыносимо без него, без его глаз, голоса, рук, мне без него нечем дышать… незачем делать следующий вдох…»

— Натали…

— Отойди, у меня нет времени.

— Ну, подожди… Я хотя бы отвезу тебя на вокзал.

Даже растерявшийся, Джампер был совсем не трогательный.

* * *

Трогательным был только мой любимый Комаров, когда звонил мне поздно ночью, и рано утром, и в середине дня, и на работу, и домой, и домой к моей маме, уже давно мечтающей о внуках. Звонил из ванной, из машины, из банков, от друзей, звонил из своей странной, временами одинокой, супружеской постели. Звонил и доверчиво произносил:

— Ля…

— Чего тебе? — отвечала счастливая я.

— Спи дальше и говори со мной. — Мой нежно любимый человек улыбался в трубку, и родной голос заполнял все мое существо. — Ля, ты меня любишь? Скажи!

— Что там за музыка? Радио, что ли?

— Музыка?.. А, ну, это… наверно, я пою.

— В такую рань?

— Я люблю тебя. А ты?

— А я нет… — смеялась я. Никакого радио там не было. Это звенела и тоненько пела моя глупая душа, и счастье разливалось до самых кончиков пальцев.

— Ля? Ты там не ревешь, случайно? Душа моя, ты что это?

— Я люблю тебя! — Как важно было сказать это и как единственно необходимо услышать ответ. — Комаров… Я так люблю тебя! Не бросай меня, пожалуйста!

— И не мечтай. Спи, моя хорошая.

Это было очень давно, в другой жизни. И если бы не имя, которое от нее осталось, от этой жизни, волшебной, сумасшедшей, звенящей, опрокинувшей и перевернувшей меня, то я бы не верила, что это все когда-то со мной было… Через неделю нашей внезапно вспыхнувшей влюбленности Комаров радостно сообщил мне:

— Я придумал тебе имя!

— У меня есть имя…

— Да, конечно! Но я такое имя придумал… Послушай внимательно: Наталья — Наталя — нота ля — Ля… Нравится?

Я пожала плечами и не сразу поняла, какое замечательное, нежное и точное имя — мое имя, которого никто до этого не знал, — открыл мой любимый. Он был очень романтичный человек — в то далекое время, когда любил меня…

— Натали!.. — Голос Джампера скрипел и ввинчивался мне в голову. — Натали! Тебе плохо? Сядь, посиди…

Старенький Буратино беспомощно топтался около меня, пытаясь пристроить меня на стул.

— Мне надо идти… мне… — Я попыталась встать и увидела, как растерянное лицо Джампера поплыло мимо меня, в сторону, вверх… Я закрыла глаза, чтобы не так кружилась голова. — Куда ложиться? Сережа…

* * *

Следующее утро было холодное и блеклое, та южная дорога ночью из аэропорта только зря обещала. Меня колотило в моем коротком белом плаще, едва прикрывавшем шорты.

Джампер показывал мне Киев, как сбесившийся экскурсовод. Мы ездили из конца в конец, чтобы выйти на пять минут, посмотреть что-то невнятное и поехать обратно.

Как и в Москве, Джампер молчал. В Москве это меня почти устраивало. Мы садились в машину и по нескольку часов молчали. Гуляли и молчали, ели и молчали.

Один раз мы все-таки поговорили. Я решила поделиться с ним своими наблюдениями за людьми. Почему, например, с кем-то рядом, умирая, воспрянешь, а кто-то способен погасить самое лучшее, приподнятое настроение за несколько минут… И дело не в словах, не только в словах. Вот один человек говорил мне: «Ты дура…» А я слышала: «Ты — моя, ты наивная, ты доверчивая, я так тебя люблю…» Для начала я спросила Джампера:

— Сереж, а ты веришь, что люди обмениваются не только словами, а еще и какой-то особой энергией? И что есть энергетические доноры и энергетические вампиры?

Был тихий розовый закат. Мы ходили в Строгине по берегу Москвы-реки. Джамперу отчего-то очень не понравился ход моих мыслей. Отвечая мне, он стал кричать, плеваться, кому-то угрожая, кого-то обвиняя и — чего я терпеть не могу — обращаясь со мной, как с настоящей дурой.

Я слушала-слушала и не выдержала:

— Послушай-ка, Джампер, у меня все-таки два гуманитарных в/о. Надо говорить не «транписценный», а «трансцендентный». Это раз. А два — это не имеет никакого отношения к твоей нижней чакре, если, конечно, под словом «щахер» ты подразумевал это, а не что-нибудь другое.

— Наташ, ты слушай, что тебе говорят, и учись, а не возражай, — рыкнул на меня раскрасневшийся и взволнованный Серега.

— Ой…

Я так и не поняла тогда, что же привело его в ярость — своя собственная неосведомленность в этих вопросах или что-то иное.

Второй раз мы поговорили о высоких материях у меня дома. Джампер, переодевшись в «домашнюю» майку, которую привозил с собой, заезжая в гости, лежал у меня на диване и читал книжку «Кармические пути». Меня все подмывало спросить, понимает ли он хоть слово в том, что читает, но я сдерживалась. Стараясь не смотреть в окно, в котором было видно, как быстро, как неостановимо уходит лето, я гладила ненужное белье (я всегда спрашиваю свою маму: «Зачем ты гладишь полотенца, да вдобавок приучила к такой глупости меня?). А Окуджава под хорошее оркестровое сопровождение тянул душу своим „Го-осподи, дай каждому, чего у него не-ет…“. Я, чтобы совсем не затосковать, все-таки цапнула Джампера:

— Сереж, а ты хоть знаешь, за что Окуджава просит дать Каину раскаяние?