Лошади моего сердца. Из воспоминаний коннозаводчика

Вот какой был широкий покупатель Винокуров! Впоследствии я слышал от одного сибиряка, что Винокуров действовал по определенному и обдуманному плану. Он считал, что в России все рысистое коннозаводство погибнет, а потому скупал все лучшее, что только мог, с тем чтобы сохранить этих лошадей в Сибири, а когда революционная буря утихнет, продать их с барышом обратно в Россию. Он думал, что революция не коснется Сибири, что он сделает крупное дело, положит барыши в карман и от всех этих знаменитых лошадей оставит еще приплод для своего завода. Карта Винокурова была бита: в Сибири все тоже было национализировано, как и в России. Винокурова, как и всех нас, обобрали до нитки и пустили по миру. Некоторое время он управлял своим заводом, потом скрывался, был пойман и трагически погиб: его расстреляли.

Октябрьский переворот

Октябрьский переворот был встречен в Прилепах и Пиваловке сочувственно: правительство Керенского чересчур затянуло разрешение земельного вопроса и крестьянство в связи с этим круто повернуло в сторону большевиков. Крестьяне открыто обвиняли Керенского в том, что под влиянием буржуазии он их обманет и землю не даст. Большевизации крестьянских масс немало способствовал приход в деревню солдат, которые все были распропагандированы на фронте и были сторонниками крайних мер. Вот почему, когда начались выборы в Учредительное Собрание, прилепцы и пиваловцы сплошь голосовали за пятый номер, то есть за большевиков, и говорили, что они сами все большевики.

Отношения между деревней и усадьбой начали резко ухудшаться приблизительно с конца декабря: участились кражи, грабежи, опять начали наседать на меня крестьяне, предъявляя разные требования, пошли разговоры о том, что я живу барином, имею, как и до революции, повара, лакея, горничную – одним словом, прислугу. Началась травля не только меня, но и служащих имения. Жить стало очень трудно и небезопасно. Поездки в город обернулись истинным мучением: проезжая деревни, мы неизменно подвергались оскорблениям, никто из крестьян не только с нами не здоровался и не сворачивал с дороги, наоборот, они нагло требовали, чтобы свернули мы, норовили зацепить экипаж и нас же за это отругать. Все это были «прелести» деревенской жизни того времени.

С января воровство стало принимать систематический характер – видимо, крестьянство организовалось и таким путем решило разорить имение и выкурить меня. Не проходило ни одной ночи, чтобы что-нибудь да не украли: то снимут колеса с телеги в инвентарном сарае, то стащат хомут, то увезут плуги, то обкрадут амбар, то заберутся в погреб, в кухню в доме, то унесут ремни с электрической станции, то зарежут тут же, на усадьбе, свинью и увезут ее тушу. А нам приходилось терпеть и молчать. Служащие по ночам боялись выходить, сторожей держать было бесполезно. Так постепенно и планомерно обкрадывали Прилепы, но много там за десять лет я собрал добра, и все разворовать крестьянам не удалось.

Просыпаясь утром, я уже знал, украли что-нибудь или нет. Дело в том, что если мне снился Николай II, то обязательно в ночь было воровство, если же во сне я не видел бывшего царя – стало быть, ночь прошла спокойно. Когда утром камердинер приходил меня будить, я сам ему говорил, было ли в ночь воровство, и говорил всегда верно, а он немало этому удивлялся. И так продолжалось месяца три. После национализации завода кражи прекратились и я перестал видеть сны, где неизменно появлялся Николай II и улыбался мне…

К тому времени относится эпизод, навсегда оставшийся в моей памяти; он произвел на меня отвратительное впечатление. Дело в том, что рабочих лошадей в имении оставалось уже немного, все они были худы и едва волочили ноги, поскольку приходилось в первую очередь спасать завод. Туда шли все корма, да и те потихоньку крали, все кто только мог. И вот в это время из волостного земельного отдела пришло распоряжение: все имущество и инвентарь поставить на учет, так как в воскресенье приедет комиссия для изъятия и передачи крестьянам всех «излишних» рабочих и разъездных лошадей.