Лошади моего сердца. Из воспоминаний коннозаводчика

Сын Александр окончил гимназию и поступил в университет, который едва ли имел время окончить, так как во время империалистической войны был призван в армию. Он не был красив и очень походил на свою мать: тот же цвет волос, те же несколько выцветшие, спокойные глаза. Он рано полысел, хорошей шевелюрой никогда похвастаться не мог. Он был любимцем матери и кумиром отца: мать называла его Шурой, а отец, когда тот подрос, звал его Александром Ильичом и был о нем самого высокого мнения. Нужно сказать, что Александр Попов от этого не зазнавался, так как по натуре был добрый и незлобивый человек. Воспитывали его, как барчука: в лавке он не помогал, грязной работы не делал, его хорошо одевали, в нем видели будущего интеллигента – доктора или адвоката.[202] Если бы не революция, это бы, вероятно, сбылось.

Александра я знал еще подростком в гимназической курточке. Заезжая иногда к его отцу, я дарил мальчугану деньги и был далек от мысли, что наступят такие времена, когда этот мальчуган будет управлять моим заводом. Попов-сын с детства увлекался голубиной охотой – страсть, чрезвычайно распространенная в Туле среди молодежи. Потом он стал присматриваться к лошадям: летом приезжал погостить в Прилепы к Ситникову, тут и полюбил лошадь. Незадолго до войны завел рысачка и даже пустил его на бега. Когда во время войны Александр был призван в войска, он сумел устроиться в Земский союз и таким образом превратился в земгусара, занимался приемом лошадей. Попов чрезвычайно был доволен своей службой и даже завел собственных рысаков, но революция положила всему этому конец: Попов вскоре опять был призван, теперь уже в Красную армию, где занимал должность заведующего снабжением дивизии. После демобилизации он вернулся домой, что совпало с моим возвращением из Москвы в Тулу, и я назначил его управляющим Прилепским госконезаводом.

Александр Ильич Попов был, несомненно, сердечный и вполне порядочный человек. От природы он был наделен умом, но в еще большей степени коммерческими способностями. Истинным его призванием была торговля. В этом я убедился, когда Александр Ильич уже состоял на службе в Прилепах. Никто лучше его не мог купить на Конной площади лошадей, удачнее продать калек, лучше и дешевле приобрести корову – словом, в нем сказывался природный торгаш. Если бы в Советском Союзе можно было вести торговлю, то Попов быстро сделал бы состояние, и скорее всего, именно на торговле лошадьми. Я признаю за ним в этой области талант и отмечаю это особо, ибо по собственному опыту знаю, что торговля лошадьми – дело очень тонкое и трудное.

Заводского дела Попов совершенно не знал и подучился, да и то в малой степени, в Прилепах. В кровях и линиях разбирался очень плохо, но экстерьер лошади знал хорошо и тип рысистой лошади чувствовал. Как ни странно, но в некотором смысле он был совсем неразвитой человек. Так, он очень слабо был знаком с русской литературой, не интересовался искусством, театром, музыкой и имел, если можно так выразиться, практически настроенный ум. Словом, он был человеком довольно односторонним и собеседником малоинтересным. Среда, в которой он вырос, навсегда наложила на него свой отпечаток, он так и не научился правильно произносить многие слова, например вместо «бухгалтер» говорил «бухгахтер» и вместо «ветеринар» – «ветинар». Это, впрочем, не мешало ему быть очень хорошим работником. Ко мне он относился с должным почтением, служил до своего грехопадения не за страх, а за совесть, был поклонником моего завода и прилепских лошадей и, как сам говорил, слепо верил в мою звезду, то есть в мое счастье, утверждая, что звезда Бутовича не закатится никогда. Эта вера, замечу вскользь, иногда толкала его на такие рискованные шаги, которых делать было нельзя, но ему все как-то сходило с рук.