Лошади моего сердца. Из воспоминаний коннозаводчика

Пришел запрос из рабочего комитета, на него я не счел нужным отвечать, хотя прекрасно сознавал, что против меня накапливается материал. Попов стал осторожно критиковать мои распоряжения, однако же со мною отношений не рвал и был при личных встречах корректен, что мне по прямоте моей натуры было еще неприятнее. С Буланже, по крайней мере, отношения были ясные: мы были врагами и друг другу не кланялись. А главной виной Попова было, конечно, то, что он давал на меня материал заведующему рабочим комитетом Матюхину, всячески выдвигал себя на мое место, стал ездить с ним в профсоюз и через него повел борьбу со мною в Туле.

Пошел против меня и нашедший приют в Прилепах свойственник Попова – князь Мышецкий.[203] С ним я познакомился в доме Попова, и князь произвел на меня приятное впечатление. Это был стройный и красивый молодой человек с породистым лицом, воспитанный, умевший себя держать в обществе и очень неглупый. Как мне впоследствии пришлось узнать, он был сыном одного из обедневших аристократических родов, а его мать, полька по национальности, была в Туле учительницей музыки. Мышецкие были бедны, в городе их мало знали, но когда я кое-кого спросил о них, то получил самые лучшие отзывы. Вот почему я был рад, что Н. А. Мышецкий поступает к нам. Он оказался замечательным, прямо-таки выдающимся хозяином: за что бы ни брался, все выходило споро и хорошо. В самое короткое время он кое-что отремонтировал, кое-что поправил, что-то построил, что-то разобрал, подобрал рабочих лошадей – не только взял хозяйство в свои руки, но и отлично повел его. У Мышецкого был талант к сельскому хозяйству, было призвание к этому делу, иначе я не могу себе объяснить тех результатов, которых он добился. Словом, это был чрезвычайно одаренный, способный и даже талантливый человек.

Я очень ценил Мышецкого и по мере сил помогал ему. Его отношение ко мне было всегда строго корректным, и это несмотря на то, что я был как начальник не только строг и очень требователен, но подчас и капризен. И тем не менее Мышецкий примкнул к фронту против меня, задрал нос и написал донос в ячейку о том, что я ярый белогвардеец и контрреволюционер. В доказательство он сообщал, что во времена деникинского наступления я с кучером Степаном на своих лошадях ездил к белым с секретными бумагами. Кучер Степан действительно существовал и на один день срочно ездил, но целью поездки было спасение из дворца Гагариных знаменитой сверчковской «Тройки», что и удалось совершить, так что ныне эта замечательная картина украшает Музей коневодства в Москве. Однако во время «красного террора» убедить в этом ГПУ было бы трудно, так что моя песенка, вероятно, уже тогда была бы спета. Донос Мышецкого, собственноручно им написанный и подписанный, я видел и читал. Если бы такой донос передали в ГПУ в разгар «красного террора» или хотя бы года на два ранее, возможно, он подвел бы меня под расстрел.

Не получив благоприятного ответа из Рабкрина, куда свой донос отправил Буланже, он решил сам ехать в Москву, где у него были связи. И вот тогда я счел своевременным начать действовать и написал письмо начальнику отдела коннозаводства П. В. Асаульченко,[204] изложил ему все, что происходит в Прилепах, просил приехать немедленно и либо убрать всех этих господ, либо освободить меня от должности. Буланже приехал в Москву утром, но и мое письмо было вовремя вручено Асаульченко, так что в отделе коннозаводства уже знали обо всем, что случилось в Прилепах, и придали полную веру моим словам. Короче говоря, Буланже проиграл, поспешно вернулся в Прилепы и, как умный человек, не дожидаясь увольнения, в один день сдал должность своему помощнику. Больше мы его в Прилепах не увидели: старик заварил всю эту кашу, сел в лужу, сам скрылся и предоставил все расхлебывать другим. Однако прилепцы были настолько уверены в его победе, что считали: Буланже уехал за мандатом и вернется с тем, чтобы выселить меня. Но всем этим мечтам не суждено было осуществиться.

Из Москвы приехал не Буланже, а Асаульченко. Всё, как по мановению волшебной палочки, притихло и присмирело. Асаульченко познакомился с положением на месте и после переговоров в губисполкоме и профсоюзе должность ответственного руководителя была упразднена и я был назначен управляющим Прилепским заводом. Вечером в гостинице «Артель» Асаульченко написал приказ номер один о моем назначении и об увольнении Попова и Мышецкого. Попов совершенно растерялся, получив приказ: его карьера обрывалась, связей он никаких не имел и опирался только на меня. Александр Ильич совершенно изменил тон, явился ко мне с повинной, покаялся, и я помог ему получить место место управляющего Шаховским заводом. С этим ему повезло. Словом, на зло я ответил Попову добром и впоследствии не имел оснований в этом раскаиваться. Мышецкому тоже повезло, но иначе: дочь одного профессора, кончавшая тогда Тимирязевскую академию, была на практике в Прилепах, она-то и помогла Мышецкому получить место в зоопарке, в Москве.