Лошади моего сердца. Из воспоминаний коннозаводчика

У Руденко я отобрал рысистых лошадей и оставил его без дела. Андрей Иванович после этого прожил в Прилепах с год. Через год, увидев, что и без него кобылы в идеальном порядке, а я уже не изменю свое отношение к нему, Руденко понял, что ему надо уезжать. Он распродал всё, взял семью и уехал на родину, навсегда расставшись с Тульской губернией. Его сын остался в Туле. Иногда он приезжал к знакомым в Прилепы, а в дни разгрома Прилеп, когда меня рвали на части, Руденко-младший первый написал на меня донос и первый бросил в меня камень. Так на время окончилась наша борьба…

Уехав из Прилеп, Буланже устроился у Бонч-Бруевича. Последний к тому времени уже не бы управляющим делами Совнаркома, а ведал совхозом в Лесных Полянах под Москвой. Там было хорошее хозяйство и молочное дело; кроме того, совхоз имел на Ильинке небольшое издательское и книжное предприятие, а также магазин. Во главе всех этих предприятий стоял сам Бонч-Бруевич, Буланже работал с ним. Не прошло и двух лет, как Павел Александрович скончался в Лесных Полянах, где и был похоронен. Приблизительно через год я случайно встретил в отделе коннозаводства Елизавету Петровну. Она не рискнула ко мне подойти, имела довольно жалкий вид и была бедно одета. Кто-то из старых друзей всесильного некогда Буланже устроил ее на службу в Сибирь на какую-то скромную должность, и она в коннозаводстве получала не то командировку, не то рекомендательное письмо. С тех пор я ее больше не видел.

Об этом теперь писать просто, все это кажется таким малозначащим, но для того времени, для завода и для меня это было не просто важно, это был вопрос жизни и смерти. Если бы я тогда не отстоял завод, в какой-нибудь год или два все эти деятели перессорились бы, многое бы растащили, а главное, едва ли уцелел бы сам завод. После Мамаева побоища, как острили в Туле, в Прилепах воцарилась тишь да гладь, и я вступил в управление, на этот раз уже совершенно официально. Ровно через год после моего вступления в должность управляющего, Наркомзем ревизовал завод и признал, что он в блестящем состоянии и что такого порядка нет ни в одном советском заводе.[205] Казалось бы, теперь Прилепскому заводу предстояло только процветать и укрепляться, но очередной удар судьбы, имевший, увы, роковые последствия, уже навис над заводом.

Приход Самарина

В те годы установился такой порядок, что студенты Зоотехнического института, а также бывшей Петровской сельскохозяйственной академии командировались на летний сезон в заводы на практику. Своевременно и Прилепский завод получил извещение о том, что к нам направляются два студента Зоотехнического института. Я сделал распоряжение их любезно принять, устроить со всеми возможными удобствами и предоставить полную возможность ознакомления с заводом. Дня через два, на очередном докладе, подписывая приказ, я узнал, что эти два студента прибыли. Им была предоставлена удобная комната с балконом в большом доме, сделано распоряжение насчет продовольствия. Студенты остались довольны, благодарят меня и спрашивают, когда могут побывать у меня, чтобы познакомиться. На это я ответил, что могу их принять хоть сейчас, но полагаю, что свидание целесообразно устроить через неделю, когда молодые люди уже будут в состоянии задать мне ряд вопросов о жизни завода, а я им отвечу, прокажу музей и ознакомлюсь с программой той работы, которую предстоит выполнить во время практики. Мой помощник Ворыпаев сказал, что он передаст мой ответ, а затем, с тонкой улыбкой, доложил, что один из студентов, Самарин, просит прибавки к пособию. «Однако молодежь не зевает!» – рассмеялся я и сказал, что согласен дать прибавку и что Ворыпаев должен подготовить к подписи соответствующую бумагу. Николай Иванович раскланялся и ушел. Вот при каких обстоятельствах я впервые узнал о том, что существует на белом свете Самарин…

Приблизительно через неделю состоялось мое знакомство с обоими студентами; я принял их не в конторе, а у себя в доме. Один из них был очень застенчив. Это был блондин, довольно широкоплечий, некрасивый, с простым лицом, его фамилию я забыл. Второй оказался Самарин. Это был брюнет, роста выше среднего, худой, с лицом довольно длинным, испитым и отчасти морщинистым и такими глазами, которые не забываются. Глаза эти имели пришибленное, собачье выражение, это сходство усугублялось еще тем, что глаза были влажны, окружены морщинами, точь-в-точь как глаза старого сеттера. Поговорив с Самариным несколько минут, я решил, что он большой подхалим и льстец. Не скажу, чтобы он производил отталкивающее впечатление, но все же неприятное.