Лошади моего сердца. Из воспоминаний коннозаводчика

«Возьмите перо, чернила и сейчас же заполните анкету», – сказал мне дежурный и, передав все необходимое, сразу захлопнул окошечко. Я устроился возле окна и быстро заполнил анкету, где повторялись те же вопросы, на которые я ответил в ночь ареста на своем первом допросе. Закончив это несложное дело, я положил перо. Окошечко тотчас отворилось – очевидно, за тем, как я писал и долго ли обдумывал ответы, следили. Я отдал анкету и опять лег. На другой день по своей невероятной наивности я спросил инженера, почему это анкету мне дали заполнять ночью. Он только улыбнулся и объяснил, что это сделано специально: ночью спросонок человек хуже владеет своими чувствами и может написать правду, если в первой раз он солгал. Тонко придумано!

Много горя мне пришлось испытать за эти полтора года, много ужасов увидать, самому скорбеть, других утешать, испытывать одиночество, страдать от многолюдства, голодать, принимать внушающую отвращение пищу, терпеть брань, быть униженным и оскорбленным, исполнять отвратительные обязанности, оказаться всеми покинутым. Но все это ничто по сравнению с первыми переживаниями, которые я испытал в страшном месте, среди охваченных ужасом людей!

В «Собачнике»

Во временной тюрьме я пробыл недолго, никак не больше шести дней. На третий или четвертый день мне выдали листок, своего рода паспорт, в котором было сказано, что я не «временно задержанный», а «арестованный». Инженер мне объяснил, что больше надеяться нечего, что если я важный государственный преступник, то меня переведут во внутреннюю тюрьму, а если меня обвиняют в должностном преступлении – то в Бутырки, следственную тюрьму ГПУ. Действительно, дня через три после этого, часов в восемь вечера, дверь отворилась и раздался приказ: «Бутович с вещами». Я взял свой узелок, простился и вышел. Теперь решится моя судьба: Бутырки или внутренняя тюрьма. Сжалось сердце, и кровь застыла в жилах.

Мы сделали не больше десяти-двенадцати шагов по коридору. Дежурный отворил дверь какой-то камеры, сказал: «Входите» – и захлопнул за мною дверь. Я очутился в камере средней величины, где, кроме параши, решительно ничего не было – ни топчанов, ни людей. Я терялся в догадках, зачем меня сюда перевели, и уже думал, что следователь велел посадить меня в одиночку и тут придется спать на голом полу – словом, начинаются репрессии.

Вскоре замок щелкнул, дверь отворилась и вошел старичок. У него было спокойное выражение лица, одет он был хорошо, а в руках держал портплед, очевидно с одеялом и подушками. Я с завистью посмотрел на него, а он очень любезно раскланялся со мной. Мы познакомились, он назвал свою фамилию, которую я сейчас же забыл, затем скептически взглянул на мой узелок и сказал: «Конечно, здесь в первый раз?». Я ответил утвердительно. Он улыбнулся и заметил: «Это-то и видно!». Я спросил его, не знает ли он, где мы находимся. «Конечно, знаю, – отвечал он. – Я здесь уже не первый раз. Это собачник». – «Как собачник?!» – воскликнул я удивленно. «Так, собачник», – спокойно отозвался он и пояснил, что это специальная камера, она обычно пустует и наполняется народом на какой-нибудь час, редко дольше, только перед отправкой заключенных к месту назначения. По его словам, сюда сводят заключенных, которые в этот день выбывают из временной тюрьмы, и уже отсюда партией их отправляют дальше. Когда все остальные камеры заполнены, заключенных, которых в эти дни привозят на допрос из Бутырок, сажают в собачник, и случается, что здесь они проводят сутки или двое и тогда спят на голом полу. Собачником, в силу тех неудобств, которые приходится терпеть, эту камеру прозвали, конечно, сами заключенные. Добавлю, что собачники имеются во всех тюрьмах.

Собачник наполнился очень быстро. Нас очутилось человек шесть или семь. Все, конечно, перезнакомились, и, как это обычно бывает, каждый расспрашивал другого о его деле. Заключенные, привлекаемые по одному делу, не могут встретиться в собачнике и сговориться. Дело поставлено настолько тонко, что исключена любая возможность встретить знакомого. Приходится удивляться, насколько органы обо всем осведомлены. Я пробыл под следствием с февраля по июнь 1928 года и ни разу – ни в собачнике, ни в автомобиле, ни в Бутырках, ни на допросе – не встретил не только никого из привлеченных по моему делу, но даже знакомых или просто лошадников.

«Черный ворон»