Лоскутное одеяло

4. Ню Ренуара

Наш шофер остался в полной уверенности, что это и есть то самое.

1953

Март. Известие о болезни Сталина. Все в растерянности и страхе. Очень тревожно. Читаем сводки здоровья. Прочитав, что у него какие-то проценты в моче, старая еврейка на кухне шепотом говорит: "Как странно. Сталин - и вдруг моча, как у простого смертного".

Я уговаривал Светлану Успенскую в ночь встать в очередь в Колонный зал, но она меня благоразумно отговорила. Я хотел идти через Трубную площадь, где оказалось смертоубийство. Она мне через день позвонила и сказала, чтобы я впредь всегда слушался ее.

А в Колонный зал я попал с нашей съемочной группой, меня провела Нина Мжедлова. Одна знакомая сказала, выйдя из Колонного: "Я ожидала большего". Мало ей!

Когда я пришел к Майе накануне его смерти и сидел с постным лицом, ее мама, Рахиль Михайловна, страстно сказала: "Скорее бы сдох, злодей". Я вздрогнул. Их семья была среди миллионов пострадавших.

Рахиль Михайловна мне рассказывала: "Меня арестовали с грудным Азаркой сразу после ареста мужа. Алика взял к себе Асаф, Майю забрала Мита. Я оказалась с Азариком в тюрьме, и где мы, и что нас ждет... Все родные сходили с ума от волнения, но сделать ничего не могли. Мы провели несколько месяцев в одной камере с уголовницами-цыганками, они меня жалели из-за грудного ребенка, не обижали. А вообще-то они были бедовые, черт-те что творили друг с другом, но меня не трогали. Наконец я узнала, что нас высылают в Караганду, без права переписки. Повезут через несколько дней. Как дать знать Мите? Без ее помощи мы там погибнем!

...Я стала прятать те клочки бумаги, которые нам ежедневно давали для туалета. Маленькие квадратики из газеты или оберточной бумаги... И хоть нас шмонали, я все же четыре таких кусочка спрятала. У цыганок я выпросила иголку - у них было все, - а нитку вытащила из Азаркиной пеленки. Я им сказала, что шью Азарке чепчик на дорогу. Я сшила два листка оберточной бумаги, получился конверт. А для записки остался газетный листок, к счастью, с кусочком поля. Я расцарапала руку иголкой и иголкой же кровью написала: "Нас увозят в Караганду". Без подписи. А адрес "Москва, Большой театр, Суламифь Мессерер" я нацарапала обгорелой спичкой.

Перед посадкой в эшелон был обыск, я кормила Азарку и письмо спрятала на груди, и так мне удалось пронести его в теплушку. Там цыганки пустили меня на верхние нары к окошку, чтоб ребенок мог дышать.

Два дня наш вагон гоняли по путям, его то прицепляли, то отцепляли, сортировали, формировали, а я все смотрела в это маленькое зарешеченное окошко - кому кинуть письмо? Кто рискнет поднять его? Опустить в ящик?..

Это в те годы грозило лагерем, если не расстрелом. Да и кто тут есть на путях? И вдруг я увидела толстую стрелочницу, которая смотрела на наш эшелон, ведь видно, что заключенные, женщины смотрят из окон. Поезд шел медленно. Я подняла запеленутого Азарку к окошку и рядом показала письмо... Стрелочница увидела. И тогда я бросила письмо, его подхватил вихрь от поезда, оно закружилось, я его уже не видела, я это поняла по тому, как стрелочница следила за ним взглядом. И потом она мне кивнула. И я поняла, что письмо упало на землю. И Мита получила его! Она была тогда одним из первых орденоносцев, она добилась, что ее пустили ко мне в ссылку. Если бы не она, не знаю, выжили бы мы с Азаркой. Но эта стрелочница! Я готова ее озолотить, нашу спасительницу, но разве мыслимо ее найти? Ведь прошла война. Я даже не помню, где гоняли нашу теплушку, где это было..."

P.S. 1997. Я всегда вспоминал этот рассказ Рахили Михайловны, когда видел Азария с Алисией Алонсо - он был ее партнером, премьером Кубинского балета, и танцевал на крупнейших сценах мира.

В прошлом году я был ассистентом у Степановой на картине "По Краснодарскому краю". Картину разгромили наверху и всех, кроме ассистентов, уволили со студии "без права работы в кинематографе" - то есть с волчьим билетом. И взамен неудавшейся картины решили сделать три короткометражки. Рязанов поехал снимать две части о нефтяниках, а Зоя - о фруктовых садах, кто-то еще о чем-то. Я в это время был на солдатских сборах и получаю в воинской части письмо от Элика из поселка Ахтырского, что на Кубани:

"14 сентября 1953.

Здравствуй, дорогой мой Швейк!

Большое тебе спасибо, что ты зорко стережешь мой мирный труд, храбро стоишь в карауле, грудью защищая своих старых друзей!