Лоскутное одеяло

- Извините, Наташа, я могу перепутать, кто куда идет, где сумерки, а где пальма. Напишите письмо, я его отвезу Вере, и она вам ответит.

- А вы не боитесь? Вас могут обыскать в таможне.

- Если найдут письмо про баядерку и пальму - чего же тут страшного?

- Действительно. Тогда, может быть, вы возьмете фото моего сыночка, перешлете моей маме в Ленинград из Москвы? Она его еще не видела, все карточки, посланные отсюда - пропадают. Понимаете? Про-па-да-ют.

- Чего же тут не понять? Их перехватывают, как только на почте видят заграничное письмо. Что ж, давайте и сына. Там баядерка и загробные тени, здесь бабушка и внук.

- Тогда сделаем так: завтра после репетиции мы с Диной к вам заедем, завезем фото и письма. Что вы делаете в четыре?

- Хочу пойти в "Александер", ведь послезавтра вечером я улетаю.

- Прекрасно, я заеду к вам после репетиции, привезу фото и письма и подвезу до универмага.

Дело в том, что с Макаровой мы были знакомы еще в СССР. Я впервые увидел ее на выпускном вечере в Кировском театре в 1959 году. Были белые ночи. Она танцевала из "Жизели" с Никитой Долгушиным, это было молодо и талантливо. Очаровательно. Никто больше не запомнился, но они - навсегда. Я даже написал на программке, что понравились только они. Потом в шестидесятых я видел ее все в той же "Жизели" опять с Долгушиным. Он так интересно интерпретировал Альберта, что затмил Жизель - хотя чего там можно придумать, в этом Альберте? Оказалось - можно.

В декабре 1966 года я видел ее на концерте в "Сиринксе" на музыку Дебюсси, поставленном Г. Алексидзе как оживший рисунок Пикассо. Успех был такой, что номер бисировался. Через несколько лет я приехал в Ленинград, чтобы снять о ней очерк для киноальманаха "По Советскому Союзу" и тут уже познакомился с нею. До этого звонил несколько раз к ней домой и говорил по телефону с пожилой дамой. Думал, что ее мама, а оказалась соседка. Выяснилось, что она жила в коммуналке, будучи балериной первого положения - впрочем, чему удивляться? Замужем она была за Леонидом Квинихидзе, кинорежиссером. Он тогда работал над сценарием с Анатолием Рыбаковым, с которым мы жили в одном отеле. Я как-то купил кило замечательных конфет, глазированные грецкие орехи! - и послал их через Леню Наташе. Но тот забыл их в номере, и дело кончилось тем, что их съел Рыбаков. Наташа наказала мне впредь дарить ей цветы и конфеты из рук в руки! Хризантемы я отнес ей за кулисы после "Шопенианы" самолично, а глазированных орехов я больше в Ленинграде не видел никогда в жизни.

Когда в свое время я затеял снимать Макарову, она сказала, что директор театра разрешает снимать только Федичеву и что мы наткнемся на сопротивление. И наткнулись. Вообще в Ленинграде чуть что - обком. Самая ерундовая съемка - и обязательно обком.

Макарова занималась в числе других звезд в классе усовершенствования Натальи Дудинской. Дудинская мне очень понравилась - и как давала урок, и как держалась, и что говорила, и как моментально исчезала. Потом снимали в Русском музее возле Брюллова, тогда любимого художника Макаровой. А в театре все же добились разрешения(!) и снимали Седьмой вальс "Шопенианы", который Наташа танцевала пленительно. После спектакля поехали к ней домой, было несколько человек, ужин был импровизированный в тесноте маленькой столовой. Помню, что посуда была разрозненная, старинная, красивая. Сюжет получился симпатичный. Во время монтажа в Москву приезжал Квинихидзе и попросил посмотреть материал, чтобы не попало туда чего-нибудь некрасивого и неправильного, но поскольку я сам с усам, то его все устроило.

Вскоре мы услышали, что Макарова убежала, она осталась в Лондоне. В одной западногерманской газете мы прочли ее интервью. Она сказала, что в СССР она имела все, о чем может мечтать советская женщина - и даже больше, благодаря зарубежным поездкам. И что поступок ее вызван соображениями творческими нельзя всю жизнь танцевать только Жизель или Одетту, она хочет - и может танцевать всю классику, танцевать новое, поставленное на нее специально. В дальнейшем все так и вышло, но тогда... Вся труппа уехала дальше в Голландию, а Константин Сергеев остался в Лондоне, в надежде вернуть заблудшую овцу. Овца получила от него три письма.

Итак, Нью-Йорк, 8 мая 1979. В 4 часа, как было уговорено, Наташа заезжает, но никаких фото и писем не привозит, а приглашает утром прийти завтракать, тогда все у нее будет готово. А сейчас она поедет со мной в "Александер" и поможет мне в покупках. "Боже, у меня остались какие-то гроши, и эта знаменитая женщина будет ходить за мною, удивляться и досадовать, что я смотрю какую-то дребедень, не зная, что купить. Как неудобно!"

- Право, Наташа, мне жаль ваши ноги - после класса и репетиции еще ходить по этажам. Я вполне справлюсь сам.

- Но все советские любят, чтобы я ходила с ними. Я вам куплю, что хотите. Вот З.Б. недавно ходила со мною несколько часов и, уверяю вас, осталась довольна. Правда, я два дня не могла отдышаться...

- Вот видите. Я не З., и мне жаль ваши ноги, я же знаю балетных.