Лот Праведный. Исход

Он подхватил ее, поднял и понес на руках в комнату. Сердце его ликовало от гордости: он нес свою первую добычу!

– От тебя так сладко пахнет! – сказал он, гладя ее волосы.

– Меня купали, – ответила она.

– Купали?

– Да. Шира и Бина.

– Зачем? – спросил Лот.

Табил промолчала, лишь взяла его пальцы и стала целовать.

– А как получилось, что мать привела тебя к нам?

– Она не сама пришла. Твой дядя к нам заходил раньше.

– И ты согласилась?

– Меня никто не спрашивал, – сказала она просто. – Но если бы спросили… Лот, ты любишь меня? Хоть немного?

– Как же я могу не любить тебя, Табил? – удивился искренно Лот. – Ты такая красивая! Я полюбил тебя сразу как увидел!

– И я тебя! Хотя видела только два раза, издалека, когда ты шел куда-то со своим дядей. Я люблю тебя уже два года! И буду любить всегда, пока великий Син не заберет мое дыхание!

Табил с силой прижалась к Лоту своим хрупким телом и начала иступлено целовать его грудь.

– Табил, что с тобой? Ты опять плачешь? – спросил он встревожено.

– Лот, я хромая! – сказала девушка, закрыв лицо руками.

– Я этого не замечаю. Мне все равно.

– Мы другого рода! Твой дед никогда не возьмет меня к тебе даже наложницей!

– Ты не права, Табил. Мой дед добрый. И он сделает все, что я попрошу.

– Лот, обещай мне только одно, что позволишь быть рядом с тобой! Мне все равно кем я буду – только бы с тобой! Каждый день! Всегда!

– Табил, – сказал Лот, мягко отрывая ее ладони от залитого слезами лица, – я обещаю тебе, что никогда с тобой не разлучусь. Клянусь всеми богами!

8

Табил приходила теперь к нему почти каждую ночь. Лот похудел, осунулся, лицо его почернело. А Табил – напротив – с каждым днем все хорошела. Кожа ее стала гладкой, груди упруго налилась, глаза светились искристым светом, и даже хромота ее была теперь почти незаметна – казалось, она не идет по земле, а скользит по воздуху.

Нахор стал хмуриться на племянника, строже с него требовал, пытаясь внушить свое недовольство чрезмерным увлечением девушкой. Но Лот словно не понимал его немых намеков. У него пропал последний интерес к торговле. Дошло до того, что он от скуки стал грубо шутить с покупателями. И к деду он теперь ходил гораздо реже. Фарре приходилось уже требовать к себе внука, приходившего раньше по несколько раз в день и вполне терпеливо сносившего наложенную на него повинность.

Все мысли Лота были о Табил. Первые дни восторженной нежности прошли. Прошла и пора неистовой страсти. Теперь они занимались любовью с усердием любознательных путешественников, исследуя самые потаенные уголки своих тел, открывая для себя каждый день все новые секреты наслаждений – и это было не менее увлекательно. Лот и не подозревал, что Табил, каждую ночь удивлявшая его неопытность своей изобретательностью, прилежно брала уроки у Ширы и Бины. Эти две женщины, давно не знавшие мужской любви, обреченные доживать свой женский век ухаживая за медленно разлагающимся телом старика, жили теперь первой любовью пятнадцатилетней девушки к столь же чистому и впервые влюбленному юноше. Они учили Табил хитрым приемам мгновенно возбуждать и столь же быстро успокаивать любовную страсть, дразнить неиспробованным и подчинять своей воле, затягивая удовольствие до тех пор, пока оно не извергнется безудержным потрясением. Они открыли этой глупой девочке секреты любовных отваров. Они объясняли ей, как себя вести в разных ситуациях, чтобы не разозлить любовника глупым упрямством, но все же добиться желаемого – да еще так, чтобы он сам об этом просил. И каждое утро, после еще одной ночи страсти, эти увядшие женщины возбужденно выпытывали у смущенной девочки подробности ее любовных приключений. Но Табил стыдливо молчала, или безыскусно отвечала: «он был доволен», «ему понравилось», ревниво не позволяя женщинам даже мысленно разделить ее счастье, ее восторг, ее торжество. Но опытным женщинам все было понятно и без слов. Стоило хоть мельком взглянуть на сияющее лицо девушки – и угрюмые, давно забывшие о нежных чувствах женщины, любуясь ею, невольно умилялись. Они одобрительно радовались ее радости, посмеивались снисходительно над ее смущением, пряча за смехом свою грустную добрую зависть.

И все же первым уроком для Табил, который женщины сурово вдолбили откровенными, почти грубыми словами в ее глупую головку, был урок осторожности. Они объяснили девочке, как предохраняться. Они доказывали ей необходимость этого противоестественного ограничения. Они потребовали от нее неукоснительного исполнения правил. Они просили ее об этом, требовали, пугали непоправимыми последствиями. И каждый раз, когда Табил, с замиранием сердца от предвкушения предстоящего счастья, накидывала на голые плечи накидку, одна из женщин обязательно грозно бросала вслед:

– Ты помнишь, о чем мы тебе говорили?

Табил помнила. Табил старалась. Она делала все возможное, хотя это часто доставляло небольшие неудобства ей и ее возлюбленному.