Лотерея

— Похоже на то, — буркнула миссис Бертон и ушла в дом, плотно закрыв дверь.

Миссис Маклейн какое-то время стояла неподвижно, а затем взглянула на Джонса, как будто ища поддержки, и они еще долго смотрели друг на друга. Потом миссис Маклейн заговорила, и ее негромкий, но ясный голос далеко разнесся в освеженном грозой воздухе:

— Как по-вашему, мистер Джонс, мне следует сдаться? Уехать обратно в Нью-Йорк и оставить мысль о собственном саде?

Джонс мрачно покачал головой. Миссис Маклейн, опустив плечи, добрела до крыльца и присела на ступеньку; Дэйви пристроился рядом с ней. Джонс яростно вцепился в массивную ветвь, пытаясь убрать ее с тюльпановой клумбы. Он раскачивал и тянул ее изо всех сил, но ветвь почти не сдвинулась с места, прочно окопавшись посреди цветника.

— Не стоит, мистер Джонс, — сказала миссис Маклейн. — Этим займутся уже новые хозяева.

Однако Джонс упрямо продолжал дергать ветвь, и вдруг Дэйви вскочил на ноги с криком:

— А вон миссис Уиннинг! Здравствуйте, миссис Уиннинг!

Миссис Маклейн и Джонс одновременно оглянулись, и миссис Маклейн, взмахнув рукой, сказала:

— Привет!

Не говоря ни слова, миссис Уиннинг повернулась на каблуках и неторопливо, с превеликим достоинством, двинулась вверх по улице к старой усадьбе Уиннингов.

Дороти, бабушка и матросы

По весне — как правило, в конце марта — в Сан-Франциско наступает период ясной ветреной погоды, и городской воздух насыщается соленой свежестью океана. А через день-другой, выйдя прогуляться по Маркет-стрит, Кирни-стрит или Ван-Несс-авеню, жители города вдруг обнаруживают стоящий в бухте флот. В ту пору, еще до постройки большого моста, линкоры бросали якоря у противоположного берега Золотых Ворот.[25] Там, конечно, бывали и авианосцы, и эсминцы, и как минимум однажды я видела подводную лодку, но мы с Дороти привыкли называть все военные корабли «линкорами». Они маячили в отдалении, внушительно-серые и безмолвные, а по улицам, глазея на витрины, враскачку бродили толпы матросов.

Не знаю, с какой целью флот ежегодно появлялся здесь именно в это время; бабушка считала, что он приходил на дозаправку. Как бы то ни было, с наступлением ветреного периода мы с Дороти вели себя осторожнее, держались ближе друг к другу и говорили на пониженных тонах. Хотя стоянка флота находилась в тридцати милях от нас, всякий раз, поворачиваясь спиной к морю, мы ощущали присутствие линкоров где-то там позади, а стоя к морю лицом, мы щурили глаза, словно и вправду могли разглядеть матросские лица с расстояния в тридцать миль.

Эти матросы были ужасной проблемой. Мама часто говорила о печальной участи девиц, гуляющих с матросами, а бабушка говорила о печальной участи этих девиц еще чаще. Когда мы сообщали маме Дороти о появлении флота, она предупреждала:

— Главное, сторонитесь матросов.

Однажды, когда нам с Дороти было по двенадцать и флот снова пришел в бухту, моя мама поставила нас перед собой, посмотрела минуту-другую, а потом обернулась к бабушке и сказала:

— Мне не нравится, что девочки по вечерам ходят в кино одни.

А бабушка на это ответила:

— Ерунда. Матросы не заходят так далеко от гавани, уж я-то их знаю.

В конечном счете нам с Дороти разрешили ходить лишь на один вечерний сеанс в неделю, да и то в сопровождении моего десятилетнего братишки. Когда мы впервые собрались в кино таким составом, мама задумчиво оглядела меня, Дороти и моего рыжего кудрявого брата и уже было собралась что-то сказать, но, взглянув на бабушку, промолчала.

Жили мы в Берлингейме — этот городок расположен достаточно далеко от Сан-Франциско, чтобы иметь при домах палисадники с пальмами, но в то же время достаточно близко, чтобы жители могли делать крупные покупки в тамошних фирменных магазинах. Каждый год мы вместе с моей мамой отправлялись в Сан-Франциско за новыми весенними пальто; мама Дороти выделяла ей «пальтовые деньги», которые Дороти передавала моей маме, и в результате мы получали одинаковые пальто по маминому выбору. Мама Дороти никогда не чувствовала себя достаточно здоровой и крепкой для того, чтобы заниматься шопингом в Сан-Франциско, особенно вместе со мной и Дороти. Таким образом, каждую весну, когда начинал дуть ветер с океана и в бухту приходил флот, мы с Дороти надевали шелковые чулки, специально приберегаемые для таких оказий, брали плоские картонные сумочки (в каждой были зеркальце, десятицентовик «на счастье» и шифоновый носовой платок, пришпиленный булавкой) и забирались на заднее сиденье маминой машины. Мама с бабушкой садились впереди, и мы ехали в Сан-Франциско, к магазинам и линкорам.

Покупки мы делали тотчас по прибытии, в первой половине дня, а потом обедали в «Свинье и свистке», и пока мы с Дороти приканчивали десерт (шоколадное мороженое с грецкими орехами), бабушка звонила моему дяде Оливеру и договаривалась о встрече на катере, который отвозил нас к флоту.