Лотерея блатных

– Нет, естественно, но я себе не представляю, чтобы Турок мог разрезать мужика на куски. Замочить – да, возможно. Он такой нервный... Но это разрезание на части не похоже на работу блатных! Это не в их стиле!

Я размышляю над тем, о чем она говорит, и это меня беспокоит... Вот почему я уверен, что ее сутенер сработал не один, а в банде...

– Не надо напрягать серые клеточки, девочка, – шепчу я. – Достаточно просто подождать...

– И вы уверены, что ваша хитрость удастся? Я улыбаюсь. В общем-то она славная девчонка... Я вполне представляю ее замужем за каким-нибудь работягой... Она бы содержала в порядке квартиру, рожала мужу средних французиков и откладывала деньги на отпуск... Она была бы такой же женщиной, как и все... На ней была бы своего рода невидимая униформа «обычной жизни», надетая на любого обывателя или обывательницу... Она бы имела право на страховку, на уважение, на карточку избирателя и на то, чтобы бросать монетки в церковную кружку.

Ну и дальше что?

– Почему вы мне не отвечаете? – настаивает она. – О чем вы думаете?

Она изображает примерную девочку: глазки опущены, губки поджаты...

– Обо мне?

– Это долго объяснять... Ты откуда приехала? Из деревни, правда? Устроилась в городе горничной. Хозяин тебя трахнул... или ты встретила бойкого парня... А потом...

Она улыбается.

– Странный вы народ, мужики, что легавые, что нет! Как только начинаете разговаривать с веселой девицей, сразу пытаетесь узнать, что ее довело до этой жизни... Можно подумать, мы для вас полная тайна!

– Это правда, – подтверждаю я, – вы тайна... Огромная тайна!

– Почему?

– Это невозможно объяснить именно потому, что это тайна.

Она становится задумчивой.

– Да... Странно. Мои клиенты, как сговорившись, твердят одно и то же: «Ты давно занимаешься этим ремеслом? Почему ты им занимаешься? У тебя были неприятности?» Не было у меня никаких неприятностей. Я всегда была распутницей, вот и все... Скорее неприятности начались у меня сейчас...

Ее слова звучат совершенно искренне.

– Всегда одно и то же: они поднимаются со мной, чтобы ненадолго забыть о том, как погано им живется... Ты думаешь, у них это получается?

Заметив, что обратилась на «ты» к офицеру полиции, она извиняется:

– Ой, прошу прощения...

– Ничего страшного...

– После этого они еще грустнее, чем до... Они говорят, чтобы попытаться забыть обиды и огорчения; говорят о чем угодно: о своих женах, начальниках...

Она снова роется в воспоминаниях, но пронзительный голос старухи снизу зовет:

– Мадам Падо, к телефону! Я вздрагиваю.

– Ого! Даже раньше, чем я думал. Ну, ты все поняла?

– Не беспокойтесь.

И кричит старухе: «Иду!»

Она направляется к двери, я следом за ней.

– Вы впутываете меня в темное дело, – говорит мадам Падо.

– Пойми, девочка, это не ради моего удовольствия. Она пожимает плечами и спускается по лестнице. Я за ней. Хозяйка гостиницы удивлена, что видит нас вместе, но, должно быть зная профессию Мари-Жанны, быстро находит объяснение.

Аппарат стоит на столике в глубине холла. Мари-Жанна берет трубку.

– Слушаю...

Она хмурит брови, действительно слушает, потом бросает на меня заговорщицкий взгляд.

– Да, это я... Нет, он здесь... Он так велел говорить из-за этих писак, которые охотятся за ним... Погоди, я его позову...

Она кладет трубку на стол и подходит ко мне.

– Это Меме Греноблец.

– Как его зовет Падовани? Меме или Греноблец?

– Просто Греноблец...

– О'кей...

Сказать вам, что мое сердчишко не начало биться сильнее, значило бы соврать. Я прочищаю горло и беру трубку. Хотя у меня неплохие способности имитатора, а подделать акцент Падовани совсем не трудно, я все-таки опасаюсь, что не смогу сыграть свою роль безукоризненно.

– Алло, – говорю, – это ты, Греноблец?

Звучит надтреснутый голос, который в Опере распугал бы всю публику:

– Что это за бардак, Турок?

– Какой-то сукин сын хотел устроить мне неприятности... К счастью, я чист, как снег. Эти господа чуть ли не извинялись передо мной...

Тот посмеивается:

– На них это непохоже...

– Ты видел, какой цирк был в «Баре Друзей»?

– Нет, но слышал...

– Они там чуток перестарались. Заметь, что у них даже ордера не было...

Греноблец выдает грязное ругательство, после чего в ясных выражениях сообщает, что думает о мусорах. Поскольку я все это слышал уже неоднократно, то почти не удивляюсь.

Высказав свое мнение, он спрашивает:

– Ну, так чего будем делать с клиентом?

В глубине моего существа звенит звонок тревоги.

Из осторожности я спрашиваю:

– А ты что предлагаешь?

– Его нельзя оставлять там надолго, а то стало слишком тепло...

– Вот именно!

– Так чего делать?

Думаю, еще никогда ни один вопрос не ставил меня в такое затруднительное положение.

– Можно за ним съездить, – решаюсь я, спрашивая себя, логично ли выглядит мое предложение по отношению к правде, которую я не знаю.

– Думаю, да, – соглашается Греноблец.

– Тогда поехали? – настаиваю я. Наступает тишина, и меня охватывает страх, что я ляпнул что-то не то.

– Алло! – кричу я в трубку.

Он кашляет, потом таким Тихим голосом, что его еле слышно, отвечает: