Лотерея блатных

Он проскакивает на красный свет. Я собираюсь сделать то же самое, но передо мной пытается проскочить не в меру торопливое такси, в которое я со всего маху врезаюсь... Тачка моих помощников тормозит рядом со мной, и я запрыгиваю в нее, оставив таксиста ругаться над остатками наших экипажей.

– Гони! Гони! – кричу я Берю.

Не знаю, говорил ли я вам об этом раньше, но за рулем Толстяк выглядит более чем прилично...

Он стискивает зубы, его глаза напряженно смотрят на дорогу.

– Давай! Давай! – подгоняю его я.

– Мы расшибемся насмерть, – замечает Пино.

– Замолчи, старая перечница, ты уже и так зажился!

– Нам их никогда не догнать, – пророчествует старый козел.

Тут я замечаю, что в машине, на которой мы едем, есть окно на крыше.

– Дай мне дудору! – приказываю я.

Пино протягивает мне новенький «томпсон» с новеньким магазином.

Задние огни «404-ки» удаляются. Расстояние между нами увеличивается.

– Ты не можешь стрелять, – кричит Пино. – С такого расстояния ты попадешь в кого угодно, кроме него...

Он прав. Мне в лицо хлещет ветер, и моя шляпа улетает, как опавший листок.

Вдруг Берю издает львиный рык. С улицы Токвиль выворачивает тяжелый грузовик, заставивший «404-ку» сбавить скорость. Греноблец резко тормозит. Его машина идет опасными зигзагами, но он, не теряя ни полсекунды, огибает грузовик, водитель которого, высунув голову из окна дверцы, выдает все, что думает о его манере вождения. Берю идет на огромный риск. Не глядя, едет ли еще что-нибудь слева, он объезжает грузовик сзади. Он не сбавлял скорость, и мы приблизились к «пежо».

Я наклоняюсь:

– Включай фары, Толстяк!

Он врубает фары на всю мощность. Улица пустынна. Ладно, рискну. Прижимаю приклад автомата к плечу и даю очередь.

Все маслины вылетают, как один плевок.

– Попал! – орет Пино.

Берюрье едва успевает затормозить. «404-ка» Гренобльца начинает вилять, выписывает неподражаемые виражи, вылетает на тротуар и врезается в железный ставень какого-то магазина.

Наша машина останавливается рядом.

Я выскакиваю через крышу, а мои коллеги через дверцы. Зрелище, открывающееся нам, не из приятных. Малышка Мари-Жанна получила одну из маслин в голову, и та снесла ей полчерепушки. Что касается Гренобльца, он нанизался на руль, ось которого высовывается у него из спины. Плюс к этому его морда изрезана осколками лобового стекла.

– Вызывай «скорую» и полицию! – приказываю я Берю. – Пусть приезжают немедленно...

Я и Пино пытаемся открыть заблокированные дверцы машины. Нам удается справиться с правой... Мисс Панель мы оставляем без внимания по причине ее кончины! Она уже на том свете... А Греноблец, несмотря на свою ужасную рану, еще жив... Из его окровавленного горла вырывается глухой хрип...

Разумеется, появляются взволнованные обыватели и в квартале начинается суета.

– Помоги мне вытащить девку, – говорю я Пинюшу. – И скажи этим недоумкам, чтобы заткнулись до приезда патруля.

После того как мы уложили малышку на землю, я накрываю ее голову своим плащом и сажусь на ее место, рядом с гангстером. Он в таком состоянии, что я не могу его трогать... Думаю, когда из него вытащат эту палку, он сразу загнется.

Я немного поднимаю его голову.

– Эй, – говорю, – Греноблец, ты меня слышишь? Его хрип прекращается.

Я думаю, что он умер, но замечаю, что его глаза открыты и поворачиваются ко мне.

– Ты меня слышишь, парень? Это худой тип с седеющими волосами. Несмотря на всю мою черствость, мне становится его жаль.

– Ты можешь говорить?

Он отвечает «да», но это скорее стон, чем слово...

– Тебе больно?

– Да-а! – выдавливает он.

– Не волнуйся, тебя отвезут в больницу и там подлатают.

– Ха... на... – бормочет он.

Черт возьми, он чувствует, что ему осталось немного.

– Надейся, Греноблец, пока жив, еще есть шанс... Я хочу спросить тебя об одной вещи... Где труп того мужика?

Он не отвечает... Его глаза закатываются... Белое лицо сереет...

Я чувствую, что веду себя как последняя свинья. Представляете себе меня, сидящего в разбитой машине рядом с умирающим, нанизанным на руль? И вместо того, чтобы помочь ему или оставить в покое, я его мучаю! Я совершаю преступление против человечности.

– Греноблец, ты должен мне это сказать. Хотя бы покажи жестом! Господи, ведь ты же был ребенком... Дети честные... Так хоть в память об этом... В память о твоей матери скажи мне, где труп... Ты ведь можешь говорить...

Его глаза открываются необыкновенно широко, рот тоже. Он делает несколько вдохов... Из его горла вырывается нечленораздельный звук... Фонетически это звучит как «Лискизал».

Я чуть не плачу:

– Повтори, Греноблец... Повтори, я не понял... Скажи еще раз...

Я прижимаюсь ухом к его губам... Чувствую кожей его липкую кровь. Странное дело, но это не вызывает у меня никакого отвращения...

Прерывистое хриплое дыхание умирающего щекочет мне ухо.

– Повтори, Греноблец, повтори... И происходит чудо... Он на секунду перестает дышать и говорит снова:

– Ли... кий... а... зал...

– Ли кий а зал, – повторяю я за ним. – Что это может значить?

И вдруг какой-то передачей мысли до меня доходит.

– Лионский вокзал?

– А-ада!