Лотерея смерти

Отщелкнув пальцами откидное лезвие, Ураев медленно и сладострастно погрузил его в мягкий женский живот. Она даже не вскрикнула, только вздрогнула. Он вытащил лезвие, и сразу так же сладострастно, даже высунув от удовольствия кончик языка, погрузил его еще раз, ниже, потом повел его вверх, распарывая плоть, пока нож не уперся в нижнее ребро. Он мельком взглянул на ее мокрое от слез лицо, и глаза их встретились. Она беззвучно плакала, как маленькая девочка. Ураев разжал пальцы, нож из них выпал, и он всю ладонь медленно погрузил в ее распоротый живот. Уже по запястье в теплых мокрых внутренностях, он пошевелил там пальцами, его лицо исказила сладостная улыбка, и от удовольствия он прикрыл глаза. Затем он пригнулся, опустил низко голову и облизал обильно вытекающую из женщины кровь. Левая его рука, лежавшая у него на промежности, стала ритмично двигаться, быстрее, быстрее, и через несколько секунд его свела судорога оргазма. Ураев издал тихий стон, и обессиленный сполз с женщины на ковер, но не отпустил ее, а прижался еще теснее к вздрагивающему в конвульсиях телу.

Ураев потерял чувство времени. Он так бы лежал и лежал с мертвой женщиной в обнимку, это было так мирно и хорошо, он никогда от своих жертв не убегал второпях, всегда долго лежал с ними и получал от этого особое удовольствие. Ему тогда чудилось, что он маленький, лежит со своей матерью, которую никогда не знал, и по его лицу начинали течь слезы от жалости к самому себе. Однако сейчас он помнил, что обеденный перерыв должен вот-вот закончиться, дама из приемной вернуться, и надо было скорее вставать, смывать с себя кровь и уходить.

Шаткой походкой он вошел в смежную с кабинетом комнату с ванной и оглядел себя в зеркало. Светлая рубашка была вся залита кровью, темные брюки тоже окровавлены сверху. Рубашку он просто стянул с себя — придется где-то купить новую и переодеться в машине. Но кровь на темных брюках он просто затер водой — сойдет и так под плащом во время дождя. Затем он приспустил брюки, оторвал бумажную салфетку от рулона на стене, и тщательно протер свою влажную от семени промежность. Сухим концом своей рубашки он вытер себе грудь, живот, и свернул ее, чтобы выкинуть на улице в мусорную урну. В приемной он надел на голое тело плащ, застегнул его на все пуговицы, и спокойно вышел на улицу.

9. Перед эксгумацией

Вечером мы с Аленой Юрьевной ехали в моей машине к матери погибшей в ДТП. Настроение перед предстоящим разговором у обоих было тягостное, но я, как мог, старался его нам приподнять. По дороге мы часто застревали в вечерних пробках, но для меня это время летело незаметно. Я с удовольствием сидел рядом с Аленой Юрьевной, улавливая иногда тонкий аромат ее духов. Мне, конечно, не у кого было узнать, замужем ли она, но я был уверен, что таких милых созданий, и к тому же умниц, как она, не разобранных уже не оставалось.

— Вы замужем? — неожиданно сорвалось у меня с языка.

— Замужем, — ответила она, но как-то без выражения, и мне стало немного стыдно за свое любопытство.

— Вы меня простите, я спросил невпопад, не мое это дело… Сам я давно в разводе, но у меня есть дочка, на другом конце страны, она немногим моложе вас, то есть маленькая — такой она мне по-прежнему кажется. Вам не страшно заниматься этими кровавыми серийными делами?

— Страшно.

— И все равно занимаетесь?

— Занимаюсь, — она повернулась ко мне и улыбнулась.

— Я скоро в вас влюблюсь.

— И напрасно. Пожалуйста, не начинайте этого. Сейчас это совершенно неуместно.

— Все равно влюблюсь. За то, что вы такая смелая.

Она повернулась ко мне и весело рассмеялась, от этого мне стало радостно и легко.

Дверь, облепленную звонками жильцов коммунальной квартиры, открыла нам немолодая женщина. Она нас ждала, молча и горько улыбнулась и жестом пригласила идти за собой. Шли мы по широкому коридору старой питерской квартиры, когда-то богатой, но перекроенной под советский коммунальный быт. У дверей комнат стояли сундучки, детские коляски, на стенах висели велосипеды. Прошли мимо обширной кухни, наверное, с десятком столиков, для каждой семьи. В моем детстве, только так и жили ленинградцы, но теперь, и в самом центре города, это вызывало удивление и даже некоторую жалость.

Вошли в большую комнату с высокими потолками и лепниной, пережившей сто лет питерской истории. Хозяйка молча, с грустной улыбкой показала рукой на стулья, и мы сели вокруг круглого стола, застеленного белой скатертью.

— Марья Васильевна, — первой начала Алена Юрьевна, — Мы пришли, чтобы выразить вам свое сочувствие в связи с вашей утратой. Это ужасно, мы понимаем и глубоко разделяем вашу скорбь. Это даже общая скорбь, тут есть и наша вина, городских властей.

— Спасибо вам. Но это лишнее, причем тут власти… просто бежали через дорогу счастливые молодожены. С каждым могло такое случиться… — она наклонила голову, подбородок и губы у нее дрожали. — Простите, я себя этим успокаиваю — такая выпала им судьба.

— Мы готовы вам помочь, ведь вы сейчас одна…