Лотерея смерти

Люба вышла из машины первой, открыла ворота, и Ураев въехал. Весь участок зарос высокой травой, никто здесь теперь ничего не вскапывал и не косил, сад заглох. После смерти матери Люба сюда не ездила, крыша уже местами текла, крыльцо покосилось. Люба не продала дачу только потому, что Ураев вдруг заинтересовался ею, начал сюда приезжать — один, как он ей говорил, и Люба делала вид, что ему верит, отгоняя от себя, как всегда, плохие мысли. Она с этим уже давно смирилась, не имея сил или воли противиться ему. Она слишком боялась его потерять, вернуться на панель, к извращенцам и наркотикам, попасть, рано или поздно, в тюрьму, — ничего иного она без него не ждала.

— Где она? — спросил Ураев, когда они вошли в дом.

— В подвале.

— Там же холодно.

— Я накрыла ее старым тряпьем.

Ураев поднял дощатый люк в подвал и заглянул в темень. Под люком лежала горка старых грязных одеял, и, не спускаясь, он протянув сверху руку сдвинул их в сторону. Под ними на сырой земле стояла пластиковая клетка, в которых перевозят кошек. Он ухватил клетку за ручку и вытащил наверх.

В клетке сидела крольчиха. Люба купила ее утром на рынке и привезла сюда на электричке. Это сделать ее попросил Ураев. Последние недели он стал особенно нетерпелив в их сексе, или в том, что можно было называть этим словом. У них ничего не получалось, он не возбуждался, даже причиняя ей боль. Она всячески старалась угодить ему, но всего того, что она умела и терпела, ему было мало, он начинал раздражаться, злиться, и часто это кончалось ее истеричным плачем от безысходности и бессилия.

Ему было нужно другое, но то, что она никак не могла ему дать, и остаться после этого живой. Она не только чувствовала это, она знала — ему нужна была кровь. Только ощутив теплую живую кровь на своих руках, он был способен после этого сам помочь себе и испытать оргазм. Люба в таком сексе была ему уже не нужна, и это ее пугало. Единственное, но и самое ценное, что у нее оставалось, его беспомощность после секса, когда он прижимался к ней, как к своей матери, дрожал и всхлипывал. Тогда она чувствовала, что без нее он не может жить, никогда не уйдет и не оставит ее одну в этом страшном мире.

Ночами она иногда просыпалась от его криков. Его часто мучили кошмары. Он говорил, что у него такое с детства, и каждый раз, засыпая, он спускается в ад, в мир ужасов. Поэтому он не переносил ни наркотиков, ни алкоголя. Когда-то он их пробовал, в надежде найти избавление от ночных пыток, но с утра добавлялась головная боль и еще какой-то новый страх перед неведомым несчастьем.

Люба, как ни старалась, не могла понять, что с ним, как ему помочь, как вылечить от этого недуга и ужаса. Однажды она набралась смелости и сама заговорила об этом. И тогда он неожиданно полностью раскрылся перед ней, стал опять рассказывать обо всем, что натворил, обо всех, кого убил, и даже, — она сразу почувствовала это — начал получать удовольствие от этих воспоминаний. Она не выдержала, и как уже бывало с ней, зажала руками уши и выбежала из комнаты.

Ураев попросил Любу купить на рынке эту крольчиху, чтобы попробовать положить с ними в постель. Сначала Любу передернуло от такой мысли, но она не подала вида и согласилась — в конце концов, известно для чего разводят и продают кроликов. Может быть, это как-то облегчит его проблемы, и ему не придется больше убивать женщин, чтобы увидеть их кровь.

Пушистую тихую крольчиху положили в постель, подстелив по нее широкую полиэтиленовую пленку, потом легли сами по обе стороны. Ураев стал тереться животом о кроличий мех, и Люба увидала, как он стал возбуждаться. Это ее сначала обрадовало, но одновременно испугало, и даже вызвало подобие ревности — сама она была ему уже не нужна. Но все-таки он протянул к ней руку, потянул к себе ближе, начал распаляться, и она ощутила своим бедром бедного теплого зверка между ними. Она хорошо знала, как это бывает с ним во время секса. Но в этот раз он еще стал выгибаться, потом вдруг начал шарить рукой внизу на полу, схватил там приготовленный нож и занес его над кроватью. Люба, испугавшись, откинулась в постели назад и в сторону. Нож ударил крольчиху сбоку в живот, и зверек пискнул, дернулся, но другая рука Ураева прижала его к постели, а нож полоснул по брюшку вниз, вываливая оттуда внутренности на подстеленный полиэтилен. Ураев сразу бросил нож на пол, свободную руку запустил в распоротого зверька, и начал пальцами теребить его внутри, и одновременно другой рукой сжимать себе промежность. Люба большего не выдержала. Она вскочила с кровати, выбежала на крыльцо, опустилась там на ступени и закрыла глаза.