Лотерея смерти

— Мне так тебя жалко, я люблю тебя. … — она стала тихо плакать. Ей хотелось прижаться к нему, или чтобы он ее обнял, но она боялась дотронуться до его страшной сломанной пополам руки.

Разогнавшиеся уже на выезде из города, машины снова медленно поползли. Впереди Ураев заметил синие проблески маячков полицейских машин, и на обочине в боковом окне мелькнул белый мотоцикл с полицейским в шлеме.

Ураев понял, что если впереди перехват, то его уже ищут, и ему, с одной горящей фарой и битым крылом, никуда уже не спрятаться, нигде не проехать, и он начал заранее прикидывать, что мог еще сделать. Когда у заслона из машин полицейский показал ему жезлом в лицо, и сразу махнул им вниз, к себе, Ураев вжал педель газа в пол, рванул влево, и, сминая со скрежетом свое левое крыло и дверь о полицейскую машину, выскочил на встречную полосу.

Сначала тут было почти пусто, и он выжал скорость за полторы сотни. Сильный дождь еще продолжался, фары встречных машин мелькали мимо него, как трассирующие пули. Несколько раз обе встречные полосы были заняты, и он метался на обочину, чтобы не столкнуться в лоб. Во второй раз его занесло на мокрой глине, и ему чудом удалось одной левой рукой раскрутить руль и остаться на дороге.

— Ты что делаешь! Мы разобьемся! — закричала Люба в ухо.

— Пусть.

— Ты хочешь умереть, я знаю!

— Все хотят.

— Я не хочу!

— Кого я из петли вчера вынул?

— Не хочу, не хочу! Выпусти меня! Куда мы несемся?

— Не знаю.

Впереди встречный поток стал гуще, Ураев вернулся на свою полосу, и почти сразу сзади коротко взвыла полицейская сирена. Он снова начал обгонять машины перед собой, опять захватывая встречную полосу, но с одной рукой это получалось теперь плохо и опасно, приходилось резко тормозить и едва удерживать машину в заносе на мокром асфальте. Сирена «гавкала» все ближе, и Ураев начал искать, куда бы ему свернуть с шоссе — в поле, в лес, куда угодно. Если это не получится у него сейчас, то уже никогда не получится.

Справа, за глубоким кюветом, темнел мокрый лес. Как только между елок мелькнул просвет, и что-то похожее на просеку, Ураев резко затормозил, выскочил на глинистую обочину, и почти наугад, закрыв глаза и ожидая удара о дно кювета, закрутил руль вправо. Ему повезло, его занесло, почти положило набок, но не перевернуло. «Ауди», как кошка, упала обратно на четыре колеса, и поскребла брюхом глину по тракторной лесной дороге, которая шла по просеке. Но машина с трудом двигалась, вязла в глубокой колее и через несколько минут окончательно села на брюхо и встала.

Ураев выключил мотор и все свои огни. В машине стало сразу тихо и покойно, только капли дождя барабанили в крышу. В заднем зеркале виден был лишь мокрый темный лес. Никто за ними еще не гнался.

— Достань из бардачка нож. Складной, — сказал Ураев. Она порылась там и вытащила нож. — Открой. Держи пока у себя. Когда скажу, подашь его мне в левую руку.

— Они нас догонят?

— Уже догнали, — ответил Ураев, глядя в зеркальце. Там уже плясали по размытой тракторной дороге четыре огонька фар.

— Зачем тебе нож! Не надо больше этого … Прошу тебя. Мы расскажем им о тех, кто в подвале, нам скостят сроки.

— Дурочка… хуже будет, если они уже мертвые. Первая, маленькая, уже.

— Не убивай никого! — и ее стали трясти рыдания.

— Я не дамся! Бежим в лес. Пусть стреляют.

Как только они ступили в лес, на них обрушились с листьев потоки воды. Вымокшие сразу до нитки, под не перестающим дождем они пробирались минут пять между деревьев, царапая в темноте лица о ветки.

— Я не могу больше, я упаду… Куда мы идем?

Ураев взял ее за руку и повел дальше. Но через несколько шагов остановился под большой елкой. Под ней было суше, и тут могли их не заметить. Он выбрал место, отбросил упавшие сухие ветки, и опустился вниз первый. На коленях он осторожно уложил больную руку на мокрый мох, лег на бок и положил голову на здоровую руку.

— Ложись рядом. Отдохнем.

Она опасливо легла на мокрый, набухший от воды мох, и прижалась к нему. Он обнял ее левой рукой.

— Нож не потеряла? Приготовь.

— Не надо тебе нож, прошу тебя.

— Я не дамся. Пусть убивают…

— Обними меня. Еще крепче! Крепче, да, так… Очень больно? Я тебя люблю. Я никого не любила так раньше, ты мой самый первый… Любимый, прости меня, прости… Но, ты этого хочешь, я знаю. Прощай, мой любимый, прощай… И прости!

Она продолжала плакать, но лицо было таким мокрым, что слез не было видно. Она медленно высвободила свою правую руку с ножом, отвела ее за спину и со всей силы ударила ножом Ураева в живот. Вытащила нож, и снова ударила, под сердце.

— Прости меня, прости, любимый!

Где-то сзади уже хрустели ветки, слышались голоса. Но она еще крепче прижимала к себе вздрагивающее в конвульсиях тело Ураева. Она еще долго не выпускала его из рук, прижималась к нему, целовала его холодеющее мокрое лицо, снова и снова просила у него прощения и говорила ему о своей любви.

Прошло, наверное, четверть часа, когда голоса послышались совсем рядом, тогда она отдвинулась от Ураева, приподнялась и слабым голосом позвала:

— Помогите, помогите мне…