Лотерея смерти

В пустой квартире Карпов оценил положение комнат, выбрал ту, что была ближе к входу, сел на стул за дверью этой комнаты и прижал к ней ухо. За окном начинался дождь, капли уже стучали о жестяной подоконник и били в стекло. Из-за этого звонкого стука он пропустил очень тихие шаги — это так осторожно, на носках вошли депутат Соколов и следователь Седов. Но нож у Карпова был давно наготове, и когда дверь неожиданно открылась, он вскочил со стула, и, не рассматривая лицо человека перед собой, три раза ударил ему ножом в живот. Хотел сразу бежать, но вспомнил про фотографии в кармане, вытащил и приложил их к лицу упавшего человека. Это оказался не тот человек, и Карпов матерно выругался вполголоса. На поясе убитого он заметил пистолет в кобуре, вытащил его и заткнул себе сбоку за ремень. Под шум дождя он тихо открыл дверь и подкрался к другой комнате. Задание надо было выполнять, или хотя бы удостовериться, что в квартире никого больше не было, — чтобы «командир» не «возник», и все ему заплатил. За окнами грохотала гроза, но он все-таки услыхал какой-то шорох за спиной, повернулся, и сразу получил два удара в живот. Боли он не ощутил, только слабость.

Чужие руки бережно и тихо опустили Карпова на пол. Если бы рука его убийцы — Ураева — подхватила его не спереди, а немного сбоку, то пальцы обязательно бы почувствовали пистолет за ремнем и вынули его. Тогда бы все сложилось для Ураева иначе, и не только в этот день. Он сумел бы себя защитить в этой квартире, остался бы здоров, на свободе, и танцевал бы на сцене еще долгие годы. Но пальцы Ураева схватили мокнущий кровью живот человека в балаклаве спереди, и не почувствовали пистолет сбоку за поясом. Это решило его судьбу.

Случай, деньги, страх и любовь — у каждого свое — свели четверых в этом месте, в одно и то же время. Гроза и ливень все им напутали, и за них решили, кому жить, а кому умереть в этой квартире.

27. Погоня

Выскочив из своей квартиры, Ураев бросился к лифту. Лифта, как всегда, тут не оказалось, но он скрипел внизу и поднимался. Ураев решил ждать, он просто не мог сейчас бежать вниз по ступенькам лестницы, встряхивая руку на каждой и корчась от боли. Стоя у лифта, он прикрыл от боли глаза и думал — «Боже, только бы это закончилось, как угодно, только бы перестало так болеть…». Если бы тогда дверь его квартиры за спиной распахнулась, и из нее выскочил тот, который его мучил — он бы без слов ему сдался, только бы больше никуда не бежать, не трясти эту руку. Но тот не появился, а лифт уже подходил. Ураев успел еще в ту минуту осмотреть свою руку. Он даже сумел удивиться и испугаться — его рука была кривой, согнутой пополам, как будто с коленкой, и за этой коленкой боль, от самых кончиков пальцев. Под рукавом рубашки, на переломанном запястье, набухала багровая опухоль величиной с яблоко. Лифт подошел, а человек, который его мучил, так и не успел догнать его. Боль теперь поедет вместе с ним, и до конца. Но какого конца, и где это окажется?

Под ливнем, в грозовых сумерках Ураев бросился к своей машине и заскочил внутрь. Люба молчала и глядела на него полными слез глазами.

— Я боялась, что ты не вернешься…

— Я тоже боялся. Помоги. Включи скорость, я не могу.

— Где это?

Тогда он сам, согнувшись, протянул под рулем левую руку и включил скорость. Другую руку он так и оставил навесу, согнутую жутким коленом.

— Что у тебя с рукой?

— Помолчи!

Он уже трогался, когда перед машиной выскочил тот, который только что стоял за дверью его спальни. Ураеву вдруг захотелось лишь одного — убить его, сбить с ног, проехать колесами по нему несколько раз, переломать ему все кости… Мучитель загораживал машине путь, а когда Ураев рванул вперед, поднял руку и выстрелил дважды вверх. Но Ураев этого даже не заметил — только бы сбить его, переломать кости, чтобы знал, что это такое, и только потом убить…

Но тот сумел отпрыгнуть в проход между машинами. Однако, забегая туда, еще оставался открытым сбоку, и Ураев левой рукой резко свернул руль на него. Заскрежетало сминаемое крыло, зазвенела разбитая фара, мучитель мелькнул в окне, и сразу спереди еще удар и звон, о следующую машину. Ураев вывернул руль обратно, и его лицо перекосила гримаса отчаянной досады.

Машины на улице едва двигались из-за дождя, и четверть часа Ураев полз в общей пробке, очень медленно, но зато не надо было думать и решать, переключать скорости, и так его руке было покойнее и лучше.

— Куда мы едем?

— Не знаю. Куда-нибудь.

— Ты взял паспорт?

— Нет.

— Почему он стрелял?

— Хотел меня убить.

— Тебе надо в больницу.

— Надо.

— Остановись. Узнаем, где она тут.

— Нельзя мне в больницу. Надо обезболивающее. Смотри аптеку! Купи сразу много!

Они остановились, и она сбегала за таблетками. Он проглотил сразу четыре.

— Нельзя столько. Не сразу действует, терпи, — она чуть не плакала от жалости к нему.

— Терплю. Больше не могу.

— Куда мы едем?

— Не знаю. От них.

Впереди начиналось Приморское шоссе, до которого они хотели добраться с самого начала. Граница была впереди, совсем недалеко, но теперь уже им не нужна.