Лотосовый Терем

Цзи Ханьфо наклонил голову; “Фобибайши” проведут дознание монаха Пушэня и повара Гу и в течение семи дней вынесут решение: посадить в тюрьму, или лишить боевых навыков, или отправить на три года в банду нищих — и тому подобное. Всякий, кто совершил преступление, должен понести наказание. Лицо Юнь Бицю становилось всё более несчастным — он никак не мог избавиться от мыслей о Цзяо Лицяо, пожирающей человечину; эта женщина, прекрасная как фея, с нежными речами и странным поведением… Неважно, самые отвратительные и ужасные, или самые нежные и добрые вещи — она всё делала как ни в чём ни бывало…

Ли Ляньхуа посмотрел на Пушэня: этому монаху было не больше двадцати лет, обликом он был отважный словно возвышенный улиньский юноша.

— Зачем ты ударил её мечом?

Пушэнь помотал головой, замер со скорбным выражением лица и снова помотал головой, так ничего и не сказав. Ли Ляньхуа больше не спрашивал, только печально вздохнул: неважно, какова была причина, неважно, хватило ли у него духу убить её — всё равно она умерла из-за него… Умерла ли из-за кровопотери, или же сама разбила себе голову… Словом, даже если и так… Эх, жизнь человеческая, эти дела, те дела, об одних раньше думал, что никогда не произойдут, об иных сейчас уверен, что уже не изменить… А на самом деле… трудно сказать… Он вдруг заметил, что хотя всё уже выяснилось, все четверо “Фобибайши” всё ещё пристально смотрят на него, поспешно оглядел себя, не обнаружил ничего странного и улыбнулся им.

— Эх, жизнь, она такая, вот и настало время ужина… — Он встал, потянулся и вцепился в настоятеля Уляо. — Почтенный монах, вы обещали угостить меня постными блюдами.

— Это… это… — растерялся настоятель. — Похоже, повар Гу уже больше не будет готовить…

— Монахи не лгут, — строго заявил Ли Ляньхуа.

Глядя, как они вдвоём направились на кухню, “Фобибайши” обменялись растерянными взглядами. Бай Цзянчунь потёр подбородок.

— Лучше пусть он не окажется главой ордена.

— Это точно не он, — холодно сказал Шишуй, закрыв глаза.

Цзи Ханьфо молча нахмурился, Юнь Бицю покачал головой — он уже давно запутался.

Глава 29. Пение сутр, пламя

Стихотворение танского поэта Цуй Хао “Башня жёлтого журавля”, цитата приведена в переводе Б.И. Мещерякова

Стихотворение целиком:

Даос тот улетел давно на жёлтом журавле.

Стоять напрасно суждено здесь башне Хуанхэ.

Журавль скрылся навсегда и не вернётся вновь;

Бессменна в небе череда плывущих облаков.

Сочтёшь, как пальцы на руке, в Ханьяне дерева;

На Попугая островке — душистая трава.

Темнеет… Где же дом родной? Гляжу в речную даль…

Туман ложится пеленой, неся душе печаль…

Утром следующего дня Юнь Бицю придумал один вопрос и пришёл к воротам храма Пуду, чтобы увидеться с Ли Ляньхуа, однако увидел лишь зелёную траву да шелестящие деревья — деревянный дом, где он вчера пил горячий чай, таинственным образом исчез. Он долго простоял, уставившись на место, где раньше стоял “Благой лотосовый терем”, тяжело вздохнул, повернул голову и посмотрел на безоблачное небо — и правда, нет ему границ, оно озаряет всё в Поднебесной.

На душе у него было по-прежнему тяжело, и его волновало ещё кое-что — что за человек построил туннель, связывающий между собой храм Пуду и усадьбу “Сотня рек”? Для чего? Зачем Цзяо Лицяо восемь месяцев назад приходила на гору Цинъюань? Опять-таки, для чего? Всего несколько месяцев до этого из могилы первого ранга пытались украсть императорскую печать; императоры Сичэн и Фанцзи из прошлой династии, Ди Фэйшэн, Цзяо Лицяо, секта “Цзиньюань”, банда “Юйлун” — вот-вот неизбежно начнут происходить серьёзные события.

Да ещё пропавший десять лет назад Ли Сянъи — жив ли он ещё, в конце концов, и где же он?

В пяти ли, Ли Ляньхуа в поте лица погонял одну лошадь, двух быков и одного мула, тащивших его “Лотосовый терем” с горы Цинъюань. На бескрайнем небе не было ни облачка, только раздавались его беспрестанные крики: “Не драться! Не драться! Впереди сочная трава, впереди редька… Не кусаться, вот спустимся, и я вас отпущу! Ну быстрее же…”

А четверо животных, тащивших знаменитый на всё цзянху дом, боролись друг с другом изо всех сил, стремясь свалить весь труд на других. Наконец, лошадь широко раскрыла рот и укусила не понравившегося ей мула.

Глава 30. Однорукий призрак

Синяя черепица, красные стены, внутренний дворик утопает в пышной растительности, звонко щебечут птицы.

— Сюцинь? — раздался среди ив и тополей голос молодой женщины. — Сюцинь, ты где? Сюцинь? — В безлюдном дворике её зов прозвучал очень отчётливо, но негромко, даже опавшие листья не шелохнулись.

— Я здесь, матушка, — послышался в тишине слабый голосок.