Лотта в Веймаре

- Необходимо сделать все возможное, - объявила Адель, - и я приложу к тому максимальные усилия, чтобы огласить правду касательно этого пункта. Прежде всего надо уведомить об этом самого тайного советника, лучшим поводом для чего послужил бы ваш визит. Ну, а милые создания ваших девических рук вышивки, сделанные при нем в ту бессмертную пору, незаконченный храм любви и прочее, - скажите, ради бога, что сталось с этими реликвиями? Мы, к сожалению, уклонились от разговора.

- Они существуют, - отвечала Шарлотта. - Я позаботилась о сохранности этих самих по себе пустячных предметов и возложила попеченье о них на моего брата Георга, занявшего должность амтмана еще при жизни нашего отца и сделавшегося его преемником в Немецком орденском доме. По моей просьбе он сберег эти сувениры: незаконченный храм, два-три вышитых изречения в венке из цветов, несколько шитых бисером мешочков, рисовальный альбом и прочие мелочи. Приходится считаться с тем, что в будущем они возымеют музейную ценность, как, впрочем, весь дом, двор и столовая внизу, где мы так часто сиживали с ним вдвоем, а также угловая с окнами на улицу и языческими богами на обоях, которая называлась у нас "парадной комнатой". В ней стояли старинные куранты с ландшафтом на циферблате, к тиканию и бою которых он любил прислушиваться. Эта угловая, по-моему, даже лучше подходит для музея, чем наша столовая, и в ней, если мое мнение пожелают принять во внимание, будут под стеклом храниться эти реликвии.

- Все грядущие поколения, - изрекла Адель, - все отечественные и чужеземные паломники возблагодарят вас за эти заботы.

- Надеюсь, - отвечала Шарлотта.

Разговор не клеился. Просвещенная находчивость гостьи, видимо, иссякла. Адель вперила глаза в пол, по которому взад и вперед водила концом зонтика. Шарлотта ждала, что она подымется и уйдет, с меньшим нетерпением, чем можно было предположить по ситуации. Она была даже довольна, когда молодая девушка заговорила так же бойко, как прежде.

- Дражайшая госпожа советница, или, может быть, я уже смею сказать достоуважаемая подруга? Мое сердце жестоко упрекает меня, и горчайший из этих упреков - то, что я с такой беспечностью принимаю в дар ваше время. Но не менее горестно, что я плохо пользуюсь этим даром, - преступно упускаю редчайший случай... При этом мне невольно вспоминается мотив одной народной сказки, - мы, немецкая молодежь, чувствительны к ее поэтическим чарам, - как кому-то было даровано исполнение трех заветных желаний, и он все три раза пожелал что-то пустячное, вздорное, так и не вспомнив о заветном и важном. Вот и я с видимой беззаботностью болтаю о том о сем, забывая за этой болтовней то заветное, что у меня на сердце и что, позвольте мне в этом признаться, повлекло меня к вам, ибо я уповаю и полагаюсь на ваш совет, на вашу помощь. Вы вправе удивляться и гневаться на меня за то, что я дерзаю занимать вас ребяческими затеями нашего содружества муз. И, право же, я не отважилась бы на подобную дерзость, если бы не страх и забота, в которых мне бы страстно хотелось вам открыться.

- Что ж это такое, дитя мое? И кто или что вас так заботит?

- Дорогая мне человеческая душа, госпожа советница, - возлюбленная подруга, моя единственная, мое сокровище, прелестнейшее, благороднейшее, воистину заслуживающее счастье создание, опутанное сетями несправедливого и все же, по-видимому, неотвратимого рока. Одним словом - Тиллемуза.

- Тиллемуза?

- Простите, это прозвание моей любимицы, я уже упоминала о ней Оттилии фон Погвиш.

- И какой же рок тяготеет над мадемуазель фон Погвиш?

- Она накануне обручения.

- Но... позвольте, с кем же, в таком случае?

- С господином камеральным советником фон Гете.

- Что вы говорите! С Августом?

- Да, с сыном гения и мамзели. Кончина тайной советницы сделала возможным этот союз, которому при ее жизни, несомненно, было бы суждено разбиться о сопротивление семьи Оттилии, о сопротивление всего общества.

- И в чем же вам видится опасность такого союза?

- Дозвольте мне вам поведать, - попросила Адель. - Дозвольте мне в рассказе облегчить наболевшее сердце и походатайствовать перед вами за милое, запутавшееся создание. Оттилия, наверно, очень рассердилась бы за такое непрошеное заступничество, хотя она в равной мере нуждается в нем и его заслуживает.

И вот, быстро и часто возводя глаза к небу, чтобы скрыть их очевидную косость, демуазель Шопенгауэр своим большим, временами увлажнявшимся ртом начала рассказывать следующее.

Глава пятая

Рассказ Адели