Лотта в Веймаре

Гармония искусства, как мы видели, связывается Томасом Манном с понятием "досрочности". Оно, искусство, "сопровождавшее человека на его многотрудном пути к самому себе, было вечно у цели", но этот путь к самому себе, т.е. к искомой гармонии, к преодолению "интеллектуальной скудости и обоготворенного инстинкта", еще не пройден человеком и человечеством. Быть может, искусство и может вооружить нас более отчетливо ясным представлением о цельном человеке (гениальные художники прошлого, как тот же Гете, как Леонардо, как Пушкин, в известной мере являлись прообразами новой породы цельных людей), но искусство само должно знать, как провести человечество "по пути к самому себе", или, говоря словами основоположников марксизма, как добиться "возвращения человека к самому себе, как человеку общественному, т.е. человечному" (Маркс К. и Энгельс Ф. Из ранних произведений. М.: Госполитиздат, 1957, с. 588).

Это знание искусство должно извлечь не из анализа собственных законов, а из действительности, из социального мира, который противится представленному в искусстве гармоническому началу. Иными словами, искусство должно проникнуться революционным сознанием, если хочет не только манить, но и вести человечество по пути к самому себе, к "человеческому в человеке". Только с преодолением гнета общественных противоречий, разрушающих целостность личности, калечащих человека и человечество, может возникнуть новое племя цельных людей, завершивших путь к самим себе.

Правда, рядом с Гете Томас Манн поставил другого человека, который по-своему достиг и цельности и подлинной человечности. Это Лотта, отрекшаяся от рискованной сердечной авантюры, прошедшая свой честный жизненный путь, примирившаяся с жизнью и со старой обидой. Видимо, Томас Манн, перефразируя Гете, хочет сказать: как художник должен творить изнутри, так человек должен жить изнутри, приводя свою жизнь в согласие со своими задатками, не только с разумом, "а и с сердцем и чувствами, телом и душою".

Но этому-то и препятствует действительность, социальный мир, расщепляющий и сознание и чувства. Когда Томас Манн в этюде, посвященном философии Шопенгауэра, обзывает "филистерством" учение Гегеля о государстве как об "абсолютном, завершенном этическом организме", он, по сути, говорит о большем, чем только об этом учении, а именно о неразрешимости конфликтов людского сознания социальным преображением человеческого общества. Эти конфликты, как полагает Манн, могут быть разрешены только "изнутри", каждым в отдельности, и только в итоге - всем человечеством. Мысль не новая и уже побывавшая в употреблении у Томаса Манна! Недаром в свое время он с таким сочувствием цитировал в своих "Размышлениях аполитичного" "Дневник писателя" Достоевского: "...если б только Коробочка стала и могла стать настоящей, совершенной христианкой, то крепостного права в ее поместье уже не существовало бы вовсе, так что и хлопотать бы не о чем было, несмотря на то, что все крепостные акты и купчие оставались бы у ней по-прежнему в сундуке... Она им "мать", настоящая уже мать, и "мать" тотчас же бы упразднила прежнюю "барыню"".

Если Томас Манн полагает, что это гетевское решение проблемы, то он глубоко ошибается. Гете был и сам явлением достаточно противоречивым, в котором Энгельс с полным основанием усматривал "насмешливого гения" и "трусливого филистера". Но основное в Гете то, что он, несмотря на все противоречия, смог быть автором "Фауста", всемирно-исторической драмы, в которой глубокий внутренний конфликт героя находит свое разрешение как раз в преодолении социального конфликта - в преображении мира свободным, разумным трудом свободного человечества.

Этого Гете, автора "Фауста", все же нет на страницах этой книги Манна. А ведь именно это высшее прозрение грядущей человеческой истории заставило Гете ощущать как жалкую пародию на освобождение "освободительную войну" против Наполеона, которая вскоре повлекла за собой торжество реакции в Германии. "Измена единомышленникам" - что она означает, если не продвижение вперед, за пределы относительной правды, которую в иных случаях он же, Гете, воздвиг и он же перерос?

Но раз в книге нет этого Гете, то что же возвышает "Лотту в Веймаре" над обычными буржуазными романами-биографиями? Только ли писательское мастерство, что, конечно, тоже не мало?