Лоуни

Чем тяжелее мучение, тем сильнее Бог может проявить Себя, говорила Мать, прибегая к той же эзотерической софистике, что и отец Уилфрид, когда в своих проповедях он объяснял, почему мир насыщен войнами и убийствами. Такова была формула, согласно которой жестокость могла проявляться обратно пропорционально милосердию. Чем мучительнее страдания, которые мы причиняем друг другу, тем большим противовесом покажется сострадающий Бог. Именно через боль мы можем понять, как далеко нам еще до совершенства в Его глазах. И таким образом, без страдания, как отец Уилфрид имел обыкновение напоминать нам, невозможно быть истинным христианином.

В ризнице после мессы, если не было порки по тому или иному поводу, нас ждало поучение о каком-нибудь конкретном святом, пример которого отец Уилфрид считал хорошим стимулом для мальчиков стремиться к лишениям и невзгодам. Правда, временами было трудно отличить одно от другого, когда отец Уилфрид использовал святых в качестве розги.

Когда Генри однажды опоздал на воскресную мессу, отец Уилфрид отхлестал его книгой блаженной Александрины да Коста, португальской тайновидицы, которая выпрыгнула из окна, чтобы ее не изнасиловали, в падении покалечилась, но ухитрялась вовремя являться к мессе каждое воскресенье. И даже когда она решила посвятить свою жизнь Богу и не принимала никакой пищи, кроме ежедневного святого причастия, а каждую пятницу испытывала блаженную радость от переживания страстей Господа Нашего на кресте, она все равно оказывалась в церкви раньше всех остальных. Это было самое меньшее из того, что Генри мог сделать, даже если у его велосипеда прокололось колесо на Эдгвар-роуд.

— Простите меня, преподобный отец, — говорил Генри. — Я буду молиться святому Кристоферу, — добавил он в тот момент, когда на него снизошло вдохновение.

— Глупый мальчик, — отвечал отец Уилфрид, — мы молимся со святыми, а не им. Святые заступаются за нас и молятся, чтобы Бог помог нам.

— О да, преподобный отец.

— Ты запомнишь это, Маккаллоу?

— Да, преподобный отец.

— А как ты запомнишь это, Маккаллоу?

— Не знаю, преподобный отец.

Отец Уилфрид окинул взглядом стол и взял металлическую линейку. Он схватил Генри за запястье и, прежде чем тот успел выдернуть руку, ударил ребром линейки по костяшкам пальцев, так что кожа на них рассеклась.

— Это поможет тебе запомнить, Маккаллоу?

Генри крепко стиснул кровоточащую руку, отпрянул назад и упал на стул.

— Так как? — спросил отец Уилфрид.

— Да, преподобный отец, — сказал Генри. — Я не забуду.

Отец Уилфрид взглянул на него и секунду спустя подошел к умывальнику и с неприязненным видом передал Генри бумажное полотенце.

Наверно, я принимал как само собой разумеющееся, что Генри был одним из тех детей, которые раздражают взрослых. Бывают такие дети. Но почему отец Уилфрид так сильно презирал Генри, этого я не могу сказать. Возможно, потому, что Генри был из богатых, когда сам он был таким бедным. Вообще бедные были излюбленным мерилом отца Уилфрида. Они были кастой, на которую все и вся должны были равняться, и поэтому отец Уилфрид воспринимал любое самое маленькое удовольствие как оскорбление их достоинства.

О бедных мы должны были думать, когда тянулись за вторым куском торта. О бедных мы должны были думать, когда хотели получить подарки на Рождество или когда мечтали о новом велосипеде с витрины магазина. Отец Уилфрид никогда не ел досыта. У него никогда не было достаточно одежды, чтобы не замерзать в трущобах Уайтчепел. Он никогда не владел чем-то большим, чем старая автомобильная покрышка, которую он, бывало, катил палкой вдоль дороги, стараясь, чтобы она не упала в сточную канаву.

Не просто из некоего обязательного морального принципа, обусловленного Писанием, он сопереживал бедным, нет, в этом была суть его призвания. Все были разочарованы, но, вероятно, не слишком удивились, когда он в конце концов отказался от места на церковном кладбище Сент-Джуд и вместо этого пожелал, чтобы его похоронили вместе с родителями и умершими братьями и сестрами на Большом Северном кладбище.

Но мне кажется, что там было что-то еще. Мы, Смиты, жили намного лучше, чем семья Маккаллоу, но отец Уилфрид никогда не устраивал мне таких нагоняев, как Генри. Чем-то он его сильно раздражал.

Отец Уилфрид резко повернулся ко мне, поняв, что я продолжаю смотреть на них обоих.

— Продолжай дальше, Смит, — приказал он.

Я вернулся к своему занятию — вертеть ручку копировальной машинки, на которой мы печатали новостные листки для прихода. Этим я обязан был заниматься каждое первое воскресенье месяца и всегда старался задерживать дыхание как можно дольше, чтобы пары денатурата не жгли мне глотку.

— Почему ты опоздал, Маккаллоу? — продолжал отец Уилфрид, скрещивая руки на груди.

— Я говорил, преподобный отец, — отвечал Генри, — у велосипеда колесо прокололось.

Отец Уилфрид кивнул:

— Да, я знаю, это то, что ты сказал.

Он подошел к книжной полке, снял Библию и бросил ее Генри на колени.

— Только я не убежден, что это безусловная правда. Псалм номер сто один, седьмой стих.

— Простите, преподобный отец?

— Найди его, Маккаллоу.