Ловчие

Я сглотнул и ещё поднялся на руках. Мысли пронеслись быстрые, скользкие, как стайка гольянов в ручье: молчать, ничего не подписывать, пока не пойму что к чему. Ну не может же такого быть!

Третий полицейский молчал, скрестив на груди волосатые руки. Он был в тёмных очках, хоть солнце и не слепило в палате. Можно было решить, что он надрался вчера похлеще моего, потому как даже не моргал, тупо уставившись в стену поверх моей головы.

— Чего шарами вращаешь? — “мятый” был зол, как три чёрта. — Короче так. Ты загремишь под подписку, это я тебе как доктор говорю! Уяснил? Потом мы дождёмся результатов по причине возгорания. И тогда жди повестку. И сухари суши.

Я ничего не понимал. Решил бы даже, что это какая-то ошибка, тупой розыгрыш, я не знаю… Меня обвиняют в поджоге и гибели Сабэль, моё тело не болит — вообще ни капельки! Ну не бывает же так! Сон?..

“Воробей” с “мятым” задали по-очереди ещё несколько дежурных вопросов, на которые я отвечал на автомате. Все мои мысли были сейчас там, рядом с Сабэль, во вчерашнем вечере. Я помнил её голос, движения, помнил и то, что она показала мне. Как перед собой видел полные укоризненных взглядов портреты жены, которые я в ярости уничтожал. Помнил тот звериный секс и…

Она подожгла сама себя? Но что я скажу в суде, что “девушке было настолько хорошо, что из глаз её посыпались искры, которые и послужили причиной возгорания”? Так, что ли? Надо выяснить, что случилось на самом деле. Выбраться из больницы и вернуться домой. Может, там я нашёл бы что-то… что-то…

— Не сопротивляйся, — вдруг сказал-выдохнул полицейский в очках.

— А я и не…

— Будешь сопротивляться — пострадаешь. Будешь сопротивляться долго — пострадаешь не только ты.

И вышел вслед за коллегами.

Меня вдруг прямо потянуло с койки, аж дыхание перехватило. Второй постоялец палаты, тоже явно имеющий проблемы с алкоголем, и почище моих, валялся в отключке. Я медленно встал. Потрогал себя: лицо, грудь, плечи, руки-ноги. Цел. Ни ожога, разве что запах гари обосновался в носу да слюна вязкая, противная. Шагнул, выставив руки в стороны, готовый если что упасть. Ещё шагнул — ничего. Я почувствовал себя младенцем, который только учится переставлять ноги. Боли не было вообще, и ничего в тазобедренном больше не мешало. Тогда я осторожно подпрыгнул на месте. Сердце зашлось от радости, я прыгнул ещё — у меня получалось, получалось!

— По-моему, вас не в то отделение определили… — прогнусавила невесть откуда взявшаяся в проёме медсестра.

— Просто, — я смутился и пожал плечами. — Просто мне не больно.

— Очень. За вас. Рада. Итак, ни документов, ни полиса, денег тоже нет. Раз прыгаете, значит здоровы. Кислородные маски мы на вас расходовать не станем — на улице кислорода полно.

— Я свободен?

— Словно птица в небесах, — безразлично кивнула медсестра, но тут же преградила мне путь какой-то бумагой. — Подпись. Вот тут и тут. Нет, тут. Да, где “отказываюсь”.

— А моя одежда?

— Мужчи-и-ина, вы были го-олый! — гнусаво урезонила она.

— Но я же не могу пойти по улице вот так! — указала я на больничную пижаму с ещё советским штампом.

— Я не знаю, что вы можете, а чего нет, — она развернулась полубоком, давая понять, что мне пора. — У меня пациенты!

Как это вышло, не знаю. Почему я поступил именно так, откуда взял слова — тоже. Я положил ей руку на плечо, она дёрнулась, но вяло, а уже в следующую секунду смотрела на меня, как бандерлог на Каа.

— Одежду. По размеру. Быстро, — звук шёл откуда-то из грудной клетки, из самых её глубин. Там, где раньше я ощущал только сосущую пустоту, теперь что-то было, что-то поселилось. Сверкая из темноты глазами, оно рычало и скреблось — дикое, необузданное, но пока ещё тихое. Я ощутил дрожь женщины под пятернёй. Понимал, что могу на раз раздавить ей ключицу, и что… хочу этого. Это чувство мне очень не понравилось.

Спустя полчаса я шагал по снежному Питеру, медленно оттаивающему после недели лютых морозов. Сначала вразвалку, не особо торопясь и соображая. Первую остановку я пропустил как бы случайно, подумал — почему бы не пройтись до следующей? Следующую проигнорировал уже сознательно. А потом ещё одну. Я всё ускорялся и ускорялся, в итоге сам не заметил, как перешёл на бег.

Окна моей квартиры чернели сажей, а округу “украшали” следы недавнего пожара: застывшая причудливо вода, грязные кляксы, мусор и въедливая вонь. Свежий снег укрывал всё это, прятал, но сил его пока не хватало. Я постоял какое-то время, прислушиваясь к себе. Ещё никогда это место, этот дом и тёмная парадная настолько не отталкивали меня. Даже год назад, сразу после аварии, не было так тошно смотреть на опустевшие окна. И пожар тут был ни при чём.

Меня тянуло прочь. Пока ещё не сильно, но я почему-то знал, что это только начало. Что скоро вряд ли смогу этому противостоять. Да и не особо-то собирался.

Теперь я чувствовал, где находится мужик змеином пиджаке. Каждую секунду. И это нисколько не пугало, будто так бы и должно быть, и всё, что было раньше, весь этот бесконечно длинный год, прожитый напополам с пустотой, — всего лишь подходивший к концу кошмар.