Ловец бабочек

Катарина посмотрела на свои руки, на кулачки, на побелевшие костяшки пальцев. Запястья тонкие, слишком уж тонкие, торчат из рукавов форменного пиджака, что карандаши из стакана. И смешно, и горько. На что она надеялась, идя сюда.

- Он слишком увлекся своими теориями… из-за них он потерял все. Работу. Возможность преподавать… сама понимаешь, его бы не допустили…

…и не только.

…его учебник, который должен был бы выйти, так и остался неизданным, хотя гранки уже существовали. Петер показывал их, вычитанные, пестрящие правками…

…они и сейчас лежат в чемодане, вместе с рабочими тетрадями… и будут лежать, пока Катарина не найдет кого-то, кому можно передать это наследство. Она ведь обещала.

- Не повторяй его ошибок, - сказал Харольд. И это прозвучало почти по-дружески.

А спустя неделю после разговора, когда Катарина почти убедила себя, что и вправду ошиблась, что вся ее теория – не более, чем замок из спичечных коробков, красивый, но бесполезный, пришло новое письмо.

- На вот, - Хельга не поленилась принести вскрытый конверт, который кинула на стол Катарины. – Кажется, это ты у нас бабочек собираешь…

И рассмеялась…

…бабочка была. Катарина прекрасно ее помнит, белую, почти прозрачную. Крылышки аккуратно расправлены, но закреплены клеем. Позже Катарина узнала, что настоящие коллекционеры клеем не пользуются – только булавки.

А эта…

…капустница обыкновенная,

…и жертва, невероятно похожая на эту вот бабочку. Ей было восемнадцать Маргарите Полунянской, но выглядела она четырнадцатилетней. Невысокая. Не просто худая, скорее уж какая-то полупрозрачная, эфемерная, и светлые – как выяснилось, высветленные, волосы, лишь усиливали ощущение этакой нездешности.

Тонкие черты лица.

…он залил ее льдом. Выставил в парке среди ледяных же скульптур грядущей зимней выставки. И Катарина – ее не вызвали, но она к огромному неудовольствию Харольда явилась сама – не могла отрешиться от ощущения, что вся эта картина, в которой нашлось место и ледяному замку, и паре драконов, и ей вот, невыносимо хрупкой и тем прекрасной женщине-бабочке, гармонична.

Она вызывала и отвращение.

И восхищение.

…не все убийцы примитивны. Дядя Петер оценил бы… дядя Петер…

…не позволил себе отступить, даже когда отступление выглядело разумным выходом.

- Психи, - Харольд подошел к Катарине и, обведя рукой поляну, добавил. – Кругом одни психи, но ничего, к вечеру возьмем…

…и взяли.

…его звали Шандаром Ильгеше. Хельвар и бродяга, как все в его племени, ныне редком, обретающем милостью князя где-то за Завьяжским хребтом. И там им, чернокудрым, белоглазым, слишком смуглым, чтобы не выделяться, было самое место.

Шандаром был стар.

Но не настолько стар, чтобы сама мысль о его участии казалась нелепой. Он был безумен, но безумие это вновь же не бросалось в глаза. И глаза его, почти прозрачные, отливающие краснотой – сквозь роговицу просвечивали клубки капилляров – видели лишь то, что желали видеть.

Красоту.

- Серо, - сказал он, когда Катарина спустилась в допросную. Харольд был столь любезен, что пригласил ее.

Присоединиться.

Набраться опыта.

Воочию увидеть, что нет никакой тайны… разве что безумия.

- Где?

- Здесь, - он был странен.

Длинная юбка с запахом. Расшитая бисером рубаха, на которой в рисунок вплелась алая нить, и казалось, что шили эту рубаху кровью. Меховая накидка. Бронзовые браслеты и бронзовое же ожерелье. А вот говорил хельвар чисто.

Руки его, худые, с непропорционально вытянутыми запястьями, с пальцами слишком тонкими – такие не перепутаешь с человеческими – были стянуты наручниками, но и те гляделись причудливым украшением. Мало ли.

Седые волосы, заплетенные в тонкие косицы.

Перья.

Слишком чуждый. Слишком…

- Тебе плохо, - он глядел на Катарину спокойно, - потому что серого много. Когда много, плохо. Ярко быть должно.

- Как ярко?

Харольд устроился в углу. Он редко проводил допросы сам, однако тут случай особый.

- Так, - задержанный поднял руки над головой, и браслеты его родовые соскользнули до самых локтей.

- Вы знаете, за что вас задержали? – спросила Катарина, хотя показалось, что вся серость допросной вдруг отступила.

И стены-то болотно-зеленые.

Потолок – белый.

А на полу расплылись солнечные зайчики… какие, к Хельму, да простит он богохульство, зайчики, если здесь и солнца-то нет. Откуда ему в подвале взяться? Единственным источником света – лампа-колба под крышей. Слишком яркая, чтобы свет ее был комфортен. Но висит, покачивается.

- За красоту.

Хальвар улыбался. Как-то так… что хотелось улыбнуться в ответ.

- Это вы убили ту девушку?

- Я сделал ее красивой, - спокойно ответил он. – Слишком быстро… раз и все… была и нет… а я сделал красивой… лил воду… нельзя просто взять и лить воду… у льда есть душа.

Он говорил это совершенно серьезно.

- Вам знакома эта девушка, - Катарина подвинула снимок.

- Бабочка.

- Вы ее убили?

- Красивая, - хальвар все еще улыбался. – Такая красивая… легкая… он сказал, что надо сохранить. И воду лил… неправильную воду. Я сказал. А он сказал, сделай правильную. Будет красиво…

…он так и твердил, про воду и солнце.

…и был безумен, однозначно, и кажется, это Харольда лишь радовало.