Ловец заблудших душ

Клео заржала, распялив похабно рот:

– Да и горняшка у нас игрунька! Сколько раз я её проведывал после своей кулёмы. И ножки-то раздвинет с готовностью, и в плечико поцелует, и постонет от удовольствия, и подарочку малому рада. Надо будет ей серебряный рубль пожаловать – за усердие! Есть же бабы сговорчивые, а мне досталась сучка, которая на течку исходит, а кобеля подпустить не желает. Вон псарь Ермила сказывал, что у нас в поместье борзую Лакомку ни с кем повязать не удаётся, зубы скалит, хвост меж задних лап подворачивает, стервенится вся. И моя супружница из таких, разве что не кидается.

Она нахмурилась и потёрла лоб:

– Выходит, что зря я грех тяжкий на себя взял. Женьку, её женишка, подстрелил. До чего удачно всё тогда сложилось! Офицеры загуляли, нажрались винца, что я им поставил на дармовщинку, да давай по галкам в потёмках стрелять. И – ай-ай-ай! – угораздило Евгения Павловича оказаться подходящей мишенью. Никто и не заметил, что я устранил соперника! И за невестой взял приданое, другим на зависть – дочь-то единственная. А теперь мыкайся с ней. Давно бы избавился, да папенька её обещал сто тысяч после своей смерти. А сам крепок, как дуб.

– Я так и думал, – сказал Альберт, с неприязнью глядя на гостя. – Что ж, кабанчик сам подставился под выстрел. Клео, просыпайся!

– Узнал, что хотел? – устало спросила она.

– Да. Возвращай гостя в прежнее состояние, но сделай так, чтобы он ощущал себя слабым и измождённым.

– Готово!

Каховский видел хозяина в дымке, словно после похмелья. Маг раскачивал перед ним золотым медальоном и приговаривал:

– С этого дня ты немощен, будто старик восьмидесяти лет. Ты сторонишься женщин, ибо член твой вял и сочится кровью. Твоя супруга живёт так, как ей хочется. Ты не мешаешь ей растить ребёнка и любить другого мужчину. Молись, чтобы Бог простил тебя, непотребного, день и ночь в часовне, которую построят по твоему указанию на окраине Петербурга. А теперь поднимайся и уходи отсюда. Ты уносишь только мои последние слова, но не помнишь, кто тебе их сказал. Раз, два, три, просыпайся!

Каховский поднялся из кресла, надел шляпу и вышел. Клео проследила, чтобы он сел в карету, и вернулась.

– Жёстко ты с ним, – удивлённо сказала она. – Раньше за тобой таких проделок не водилось.

– Гнусный тип, – передёрнулся ван Хоттен. – Поделом ему! А завтра я навещу Елену. Прекрасную!

Глава одиннадцатая

Снег хрустел под сапогами, словно сырая картофелина, в которую вонзается острый нож. Ван Хоттен оставил кучера с возком за углом и теперь шёл к дому Каховских, внутренне подстраиваясь под внешность и характер Евгения. Мимо протопал сторож с колотушкой, оглядел позднего прохожего, убедился по шубе в его благонадёжности и хрипло заорал:

– Спите, люди! Ночь на дворе!

Альберт выждал, пока сутулая фигура не скроется в будке, возле которой горел костёр, и толкнул дверь.

«Не усомнилась во мне Елена, – с удовлетворением подумал он. – Ждёт!»

Шубу повесил у входа, и осторожно двигаясь, отправился в спальню к Каховской. Его обострённое обоняние ощутило запах воска от зажжённых свечей, и вскоре он стоял перед дверью, покрытой красным лаком. Он сконцентрировался на нужном облике и вошёл. Елена в белом пеньюаре и кружевном чепчике сидела у изящного столика и писала. Гусиное перо окуналось в чернильницу, чтобы, вернувшись к листу, пополнить ряды слов, украшенных виньетками и завитушками. Каховская была так погружена в сочинение послания, что не сразу почувствовала присутствие другого человека. Но когда тень ван Хоттена легла на край стола, женщина испуганно обернулась, прикрывая ладонью письмо. Её глаза расширились, и она бросилась на грудь мужчины, стоявшего перед ней.

– Евгений! Женечка! Милый мой! – воскликнула она. – Я знала, что ты ко мне вернёшься. Отовсюду: хоть из райских кущ, хоть из Кощеевой вотчины, хоть из Тартара. Сердце моё, что же ты молчишь?

«В эту ночь нет на земле мага с танцующими журавлями на спине, – подумал Альберт. – Целиком и полностью я – Евгений, любящий беззаветно и этим победивший смерть».

Он подхватил Елену на руки и отнёс на кровать, разобранную для сна. Снял чепчик, чтобы освободить тёмно-русые волосы. Вдохнул их аромат – мягкий, с ноткой душицы. Покрыл поцелуями лицо, залитое слезами, прижал женщину к себе, утешая и расслабляя. Распустил пояс у пеньюара и осторожно снял его и ночную сорочку. Обхватил колени Елены и прижался к ним, ощущая, что ей нужна именно такая близость – доверительная, заботливая и позволяющая не вторгаться, а прорастать друг в друга.