Ловец заблудших душ

– После Александра наступит время междуцарствия. Наследник, брат Константин Павлович, откажется от престола, и младшему, Николаю, придётся спешно перехватывать упавшие вожжи. И вновь бунтари из дворянских родов решат поставить шах и мат случаю, приведшему к власти не того, кем хотелось бы управлять. Декабрь 1825 года – странная битва, превратившаяся в избиение. Твой потомок, Каховский, должен будет совершить покушение на царя, но в последний момент откажется. Его и ещё четверых приговорят к четвертованию. Надеюсь, ты помнишь, что это? Но милостиво повесят. Да, я вижу! Грохот барабанов, оглашение приговора, намыленные верёвки и… пять болтающихся тел, судорожно дёргающих ногами. Один сорвался! Помилование и каторга? Но нет! Его вновь заталкивают в мешок и отправляют в петлю. Вешали пятерых, и покойников должно быть ровно столько же – для отчётности. Всё, на этом прерывается твоя связь со страной богачей и нищих, церковной благодати и ловкой распущенности, живых людей и марионеток.

– Просыпайся, девочка. Хватит бродить среди теней.

– Четвёртая дверь закрылась, – сказала Фелитта, обнимая за шею Алекса. – За нею мы оставили себя – мага ван Хоттена и его ученицу, непокорную Клео.

– Ты так и не полюбила меня, девочка? – спросил Алекс, целуя Литту в висок. – Неужто я не сумел обольстить тогда твоё лохматое Высочество?

– Я любила тебя, ван Хоттен, но понимала, что должна быть другом, которому доверяют до последней капли крови, а не любовницей, которой рано или поздно найдут замену. Ты вспомни, до какой степени Клео-Клеопатра не подходила для роли искусительницы!

– Да уж, отроки и похожие на них девицы меня никогда не прельщали, – ухмыльнулся Алекс. – Зато сейчас со мной великолепная, страстная Королева, рядом с которой я ощущаю себя не регентом, а Королём, которого никто не может свергнуть.

Глава двенадцатая

– Не молись Лакшми, – проскрипела старуха, рисуя в пыли знаки и тут же их стирая. – Взывай к богине Кали! К той, что дразнит раздвоенным языком самого Брахму и забирает кровь у трупов, сложенных для сожжения. К той, что трясёт обнажёнными бёдрами, на которые нанизаны оскаленные черепа и первые цветы, родившиеся после великой засухи. К той, что разрушает шёпотом и создаёт, бряцая ожерельями, криком Камы и рыком белых тигров. К той, что видит, закрывая глаза, и ослепляет жрецов, заливших раскалённый воск в уши любознательным. К той, что дышит глубоко, достигая убежища Нагов, и запрещает апсарам[11] плясать для богов. Чёрная Кали – твоя мать, и нет для тебя пути иного, чем продолжить играть с огнём её похоти, алчности и желания убивать.

Гангашвари, протестуя, выставила перед собой ладони, умоляя не навлекать на неё древнее проклятие. Но бормотание бывшей девадаси[12], отдавшей годы служению властным жрецам, только ускорилось.

– И я была молода и хороша собой, – прошипела она. – Танец был для меня всем: отцом и мужем, лепёшкой и глотком воды, жгучим перцем и золотистой куркумой, слоном и мышью, Сати и Драупади, храмом и глубоким колодцем, верёвкой и тонкой нитью. Мелькали мои ладони, отсчитывая кальпы[13] между пляшущим хаосом и поющими гандхарвами[14], между Марутами, несущимися бурей над землёй, и вкусом амриты[15], между раджой, меняющим изумруд на признание чужеземцев, и коровой, лениво бредущей вдоль дороги. Я снимала сари, чтобы обнажённой исполнять древние обряды. Меня одаривали бирюзой и рубинами, но я знала, что знак замужней женщины никогда не появится на моей переносице. Я могла оплакивать недолговечность мужского признания, но при этом белое сари и сломанные браслеты вдовы не грозили мне.

Она хихикнула и плюнула, оставив бетельный красный след.

– Любовь! Я так гордилась тем, что посвящена в великие тайны и моё тело соединяет мужчину с богами, что далеко не сразу почувствовала, как скатываюсь с вершины Гималаев к грязным ногам неприкасаемого. Брякнулась, как статуя луноликой Тилоттамы, побеждённая варварством и женскими шепотками. И тогда я выгнала Лакшми из своего сердца, омыла его едким соком и позвала Кали. Я стала убийцей, подсыпающей яд владыкам и метельщикам, подкладывающей колючки под седло коня и спаивающей до безумия слонов, всаживающей иглы в основание шеи и излечивающей от жизни. Но и это прошло! А теперь я терпеливо жду, кому бы отдать тёмно-красное сари и венок из лотосов, в которые Брахма нарядил смерть. Посмотри на меня, девушка!

Гангашвари нехотя взглянула на старуху и увидела своё отражение в её глазах. Безумие, мутью застилавшее сознание бывшей девадаси, исчезло, и она запела, бросая в пыль разноцветные бусины: