Лови день

А еще хуже была вся эта чушь насчет замура и фру. Почему, если фру Трелу нужно, чтобы Вал Кон что-то сделал, она сначала спрашивает у Мири? С каких это пор он стал ее подчиненным? Но нет — тут тоже были правила, и одно из них гласило, что фру (жена? любовница? госпожа? возлюбленная?) может говорить своему замуру, что он должен делать, — и он обязан ее послушаться. Что же это за напарник такой?

Они догадались, что фру Трелу владеет домом и живет без замура. Они смогли ей объяснить, что ищут, где бы остановиться, и она им тоже рассказала что-то о себе — Вал Кон постепенно начинал понимать, что она говорит. И ты посмотри, прошло меньше недели — и Вал Кон уже может кое-как объясняться с фру, а у Мири только все сильнее болит голова…

Как пострелять хочется, черт возьми! Немного побабахаешь — и нервы успокоятся. Но Вал Кону эта мысль не очень нравится — и если подумать, то она с ним согласна. Они здесь — где бы это «здесь» ни было — гости, так что не годится утыкать чье-нибудь священное дерево пулевыми отверстиями.

— Привет, Мери, — тихо проговорил он рядом с ней.

— Меня, — процедила она сквозь зубы, не поднимая головы, — зовут Мири.

Наступило короткое молчание.

— Это так.

Она сделала еще один глубокий вдох и сумела поднять голову и повернуться к нему.

— Извини. Дурное настроение.

— Слышал. — Он чуть улыбнулся. — Фру Трелу сказала мне, что ты — «вздорное дитя». Интересно, что это такое?

Мири попыталась ответно улыбнуться, но почувствовала, что попытка не удалась.

— Что бы это ни было, наверняка что-то плохое. Я испортила что-то, что она учила меня печь. Велела мне положить туда пикули, а я положила молоко. Или наоборот. Я точно не знаю…

Он нахмурился.

— Наверное, это все-таки молоко, а не пикули. Молоко — это та белая жидкость, которую мы пьем, так?

— Не знаю. Я же сказала тебе — не знаю! Каждый раз, когда мне кажется, что я запомнила значение какого-то слова — пристроила его к земному, она бросает мне еще сорок семь новых… — Мири досадливо всплеснула руками. — Так я никогда ничего не запомню!

— Шатрез… — Он наклонил голову набок. — А зачем ты пытаешься сопоставить эти слова с земными? Ведь это же только мешает! Может, если бы ты дождалась, пока твердо не усвоишь этот язык, а уже потом начала составлять словарь, все пошло бы лучше? Пока, наверное, стоило бы просто учить язык так, как будто тебя учат в школе.

— Я не ходила в школу! — огрызнулась она, услышав, как в ее голосе растет напряжение.

Вал Кон нахмурился:

— Что?

— Я сказала, — повторила она, пугающе четко выговаривая слова, — что не ходила в школу. Никогда. За всю мою жизнь. Аккази?

Голова у нее гудела от боли. Она склонила лицо к земле и запустила пальцы в волосы.

— Нет.

Он взял ее за запястья, заставляя опустить руки. Она разрешила ему это сделать, но не подняла головы, по-прежнему глядя в землю. Вал Кон вздохнул:

— Мири, не надо от меня убегать. Пожалуйста. Я не понимаю, и мне хотелось бы, чтобы ты мне объяснила.

— Ты не понимаешь?

Она вскочила на ноги и рывком высвободила руки. Он тоже встал, не двигая руками, пристально и тревожно глядя на нее.

— Ты не понимаешь?! Тут и понимать-то нечего — все очень просто. На Пустоши, если ты платишь школьный налог, ходишь в школу. А не платишь — не ходишь. Пока все ясно? Мои родители были бедняки. «Бедняки» — понятно это слово, или и его надо объяснять? Настоящие бедняки. Почти нищие. Настолько нищие, что им едва удавалось каждый месяц наскрести столько денег, чтобы поддержать у домохозяина надежду когда-нибудь получить квартплату полностью. И, если уж мы об этом заговорили, там были крысы… Про крыс ты понимаешь? А моя мать все время болела, а когда нам случалось раздобыть немного денег, то Робертсон приходил домой и все пропивал или прокуривал, бил нас обеих…

Она перевела дыхание и ужаснулась тому, насколько это похоже на рыданье.

— Так что я не ходила в школу, — бесстрастно договорила она. — Моя мать научила меня читать. А когда я поступила в отряд Лиз, она вбила мне в голову торговый и основы математики. Чтобы быть наемником, хорошего образования не нужно. Так что, наверное, поэтому я и не знаю, как правильно учат язык. Делаю все, что могу. Извини, если этого мало.

Вал Кон стоял неподвижно и не сводил с нее глаз. На его лице отражалась такая гамма эмоций, что она села — со всего размаху — и сжала зубы, чтобы не застонать под волной отчаяния.

«Ну вот, ты все и испортила, идиотка!» — сказала она себе и судорожно сглотнула, ожидая, что он повернется и уйдет.

— Мири! — Он стоял рядом с ней на коленях, протянув к ней руку, но не прикасаясь к ней.

— Теперь ты понимаешь?

Она говорила хриплым шепотом. Его непроницаемое лицо расплывалось у нее перед глазами.

— Да. — Он медленно приблизил к ней руку, держа ее на виду, словно она была диким зверьком, которого страшно было вспугнуть, и нежно погладил ее по щеке. — Извини, шатрез. Я был глуп.

У нее из глаз полились слезы.

— Нет, это я глупая. Я же тебе говорила.