Loving Longest 2 (СИ)

«Но всё же», — подумал Майтимо, — «чтобы узнать, как умер один из нас, он спустился в гробницу другого. Или он просто хочет знать правду о Мелькоре?».

Когда гроб вскрыли, зрелище оказалось не настолько ужасным, как воображал себе Майтимо.

Как-то он слышал, как Пенголод сказал, что скорее всего, тело Финголфина останется нетленным. Майтимо понял, что этого не случилось потому, что Гондолин пал. Семь врат были сломлены, в долину проникли злые, влажные южные вихри; деревья и травы выгорели. Горячие ветра и морозные рассветы прошедших десяти лет превратили в пыль не только хрустальные ручьи и фонтаны построенного Тургоном города, но и тело отца короля. Остался только скелет и несколько прядей чёрных волос.

Тончайшая синяя ткань, усыпанная золотыми звёздами, которая некогда окутывала тело, исчезла; череп и кости окрасились в синий цвет; кое-где меж ними мерцали золотые блёстки. Несколько тяжёлых перстней по-прежнему сверкали на сложенных на груди руках.

Саурон провёл в воздухе над саркофагом рукой, как будто веля всем отойти в сторону, хотя никто из них не рвался прикоснуться к останкам Финголфина. Осторожно, двумя пальцами он достал из гроба сумку и с любопытством покрутил её в руках. Ему и раньше, конечно, приходилось видеть эльфийские сумки для книг и бумаг. Но эта была особенно хороша, хотя с виду и выглядела скромно, и сохранилась она лучше, чем всё остальное. В ней была двойная кожаная подкладка, она была пропитана особым составом и снабжена двумя рядами прочных застёжек и внутренними карманами. Бумаги и книги в ней могли уцелеть даже после пребывания на дне реки. Он достал бумаги, несколько небольших сшитых от руки тетрадок, письменный набор, пересмотрел какую-то завёрнутую в платок мелочь.

Саурон повторно перебрал все бумаги в сумке; казалось, что он просто мельком пролистывает их, но Пенлод успел за это время достаточно хорошо узнать Саурона, чтобы понять: его сознание успевает запечатлеть всё написанное и нарисованное. Гортаур протянул сумку Пенлоду; из бумаг он отобрал два или три письма и спрятал, остальное отдал Майтимо:

— Возьми, — сказал он, - это, пожалуй, представляет интерес только для тебя.

Ничего похожего на описанный Тургоном замок в сумке не оказалось.

Пенлод вспомнил слова Тургона — «…когда Гортаур узнает, что я его обманул».

Невольный, видимо, вполне реальный истерический припадок, который случился с Тургоном, когда он услышал от Саурона неприятную правду о своём брате Фингоне, припадок, который чуть не убил самого Тургона и нерождённого ребёнка, окончательно убедил Саурона в истинности того, что говорил Тургон до и после этого: перепуганный, пленный эльфийский король, потерявший всё, в растерянности выдаёт семейные тайны. Сейчас Пенлод не сомневался, что всё, что говорил вслух Тургон после того, как вышел тогда из лаборатории Саурона вместе с ним и Маэглином, а может быть, и до того, было тщательной, сознательно рассчитанной смесью правды и лжи.

Пенлод задумчиво покрутил сумку в руке, ещё пошарил в ней, и затем с удивлением обернулся к Маэдросу. Он повернул к нему открытую сумку, и Маэдрос увидел, что рука Пенлода зашла за подкладку и что-то нащупывает там.

— Там что-то спрятано, — сказал Пенлод. — Какая-то бумага.

Пенлод вытащил сложенный вдвое листок пергамента. Он выглядел старым, потёртым; когда Пенлод раскрыл его, то увидел, что листок покрыт корявыми, наезжающими друг на друга буквами. Эти строки на квенья были как будто бы написаны эльфом, никогда не учившимся писать: писавший словно бы срисовывал откуда-то буквы, как срисовывают непонятные картинки: каждая буква выглядела иначе, одни были мельче, другие — крупнее. Многие буквы были чуть стёрты, как будто на чернила пролились слёзы или дождь.

Пенлод стал читать написанное, но при попытке понять, что же хотел сообщить автор письма, у него просто искры из глаз посыпались:

— Дорогой… дорогой… наверное… Инголдо? … Ах, «дорогой Ноло», да, «дорогой Ноло, ты, наверное»… «уде… уда…»... «удавишься»?! Как это — «удавишься»? «Удивишься»? «Дорогой Ноло, ты, наверное, удивишься…»... да, я бы тоже очень удивился, — Пенлод в недоумении смотрел на пергамент.

Майтимо не поверил своим ушам: он протянул руку и Пенлод, пожав плечами, передал ему письмо. Там действительно было написано буквально следующее:

дарагой нколо

ты наверно удавишся получив ети строги,

но ето я тебе пишу

Письмо было чудовищно, невыразимо безграмотно: Nkolo вместо Ñolo, penna вместо tenna, estel-tella вместо estel-pella…*

Майтимо прочёл письмо, потом прочёл ещё раз.

До него начало доходить: это было письмо Финвэ, причём письмо, написанное самим Финвэ — не им, Майтимо, под диктовку деда, не Финьо, не Морьо — Финвэ предпринял отчаянные усилия, чтобы всё-таки написать Финголфину лично. Наверное, перед собой у него была азбука, которую Майтимо написал для него, и он, сидя в парке под нежно шумевшими берёзами или на балконе в своих покоях, старательно вырисовывал буквы, неумело нажимая на перо длинными белыми пальцами, откидывая назад тяжёлые, слегка волнистые пряди.