Ловкачи

Пошел уже второй час, и было время ехать. Еще раз по телефону справились, отправлены ли вещи Хмурова на вокзал? Получив утвердительный ответ, приятели простились, и Иван Александрович не допустил Огрызкова проводить его на железную дорогу, прося аккуратно в два быть у Мирковой.

Ему не хотелось, чтобы Огрызков помешал их последней беседе с Пузыревым.

Действительно, Пузырев уже ждал и сразу накинулся на него:

– Ты чуть не опоздал!

– Какое! Еще более четверти часа времени, – невозмутимо ответил Хмуров.

– Да, но надо же тебе билет взять, сдать багаж.

– Не беспокойся, давно все сделано. Здесь где-то должен быть человек из наших номеров. Я туда телефонировал.

Действительно, на сцену явился молодой благообразный парень в черной суконной поддевке и в высоких сапогах со сборами.

– Пожалуйте-с, Иван Александрович, – доложил он. – Тут билет-с, тут багажная квитанция, а спальный билетик, должно быть, у вас?

– У меня; вот он.

– Слушаю-с; пойду купе вам заготовлять.

– Тут уж указано которое! – крикнул ему вслед Хмуров. – Малое отделение первого класса.

– Я пока что ваши вещи там разложу.

– Ну и отлично!

Пузырев смотрел несколько завистливыми глазами на товарища, но в то же время делал вид, будто презирает все это.

– Ты без шика не можешь обойтись! – сказал-таки он ему, не утерпев.

Но Хмуров на это ничего не ответил, а только улыбнулся.

Времени оказалось мало, а приятелям надо было перемолвиться о деле.

– Ты все уладил? – спросил Пузырев.

– Да, все, а ты?

– Тоже.

– Был у тебя доктор?

– Был доктор вместе с инспектором общества «Урбэн», – пояснил Илья Максимович. – Я подвергся самому строгому, самому тщательному осмотру, и, невзирая на еще раз повторенное мною замечание, что у меня в груди какая-то страшная и щемящая боль, их врач меня признал безусловно годным к страхованию.

– Чудак ты эдакий! – наивно воскликнул Хмуров. – Если бы они страховали одних здоровых, то никакой доблести за ними бы не было.

– Чепуху ты говоришь, а нам времени немного.

– Да, пора отправляться к вагону, – согласился Иван Александрович. – Пойдем-ка!..

– Где ты в Варшаве намерен остановиться?

– В «Европейской».

– Прекрасно, так я и буду знать. А я завтра еще побываю на Лубянке, ибо не знаю, когда полис получу.

– Пожалуй, из-за этого еще будет задержка!.. – усомнился Хмуров.

– Пустяки! Обо мне не беспокойся: я свои дела все справлю, а вот ты не сядь там в Варшаве на мели. У тебя страсть везде тону задавать.

– Ну, прощай. Сейчас третий звонок, – перебил Хмуров скучные нравоучения приятеля. – Пиши же обо всем.

– Конечно, и вот еще что! – вспомнил вдруг Пузырев. – Писать я буду двух родов письма: одни, так сказать, показные, а другие для тебя лично, то есть с подробным изложением наших дел.

– Прекрасно. Вот звонят! Обнимемся. Прощай.

– То есть до свиданья!

– Ну, еще бы!

Хмуров щедро расплатился с рассыльным из номеров, еще раз махнул рукою приятелю-компаньону, и через полминуты поезд тронулся.

Тогда Пузырев вздохнул с более облегченным сердцем. Огромная забота свалилась у него с плеч. Он считал прямо-таки необходимым порвать существовавшие между Хмуровым и Мирковой отношения. Он знал, что, пока Иван Александрович будет находиться при ней, полезным для его дела ему не быть, и, как крайне зачерствелый эгоист, Илья Максимович смотрел на все в жизни только с точки зрения своей личной выгоды.

Он возвращался к себе домой со Смоленского вокзала, чувствуя себя победителем в трудной задаче и улыбаясь силе своих мыслительных способностей. Ему, в качестве человека бездушного, было даже весело представлять себе картину того горя и тех слез, которые будут вызваны в доме Зинаиды Николаевны известием о внезапном выезде из Москвы Хмурова.

Пузырев пострадал единожды в жизни от коварства женщины и навеки возненавидел их всех. Мало того: он поклялся всегда и во всем им причинять одно только зло. Обладая огромною силою воли и даже редким по выдержке характером, он не поддавался никаким женским искушениям и если подчас и сближался с какою-либо представительницею прекрасного пола, то причинял ей одно только горе за ее ласки и внимание.

Он лгал Хмурову, когда говорил ему, запугивая его, об Ольге Аркадьевне. Но он мог бы действительно в случае надобности вызвать ее и воспользоваться всем тем, что ему было известно из жизни этого супружества, чтобы обратить месть покинутой женщины в опасное против Хмурова оружие.

Впрочем, то, что испытывала Ольга Аркадьевна к своему негодяю мужу_; нельзя было даже назвать жаждою мести.

Так смотрел, быть может, на вопрос Хмуров; взгляд этот разделял и Пузырев.

Она же стояла выше подобного чувства и если бы даже и сочла своею священнейшею обязанностью предупредить против Ивана Александровича любую женщину, в особенности же богатую, с которою бы он постарался сойтись, то в данном случае ей пришлось бы руководствоваться скорее долгом человеколюбия и обязанностью по совести своей.