Ловцы душ

Теперь девочки были спасены, теперь демонический ритуал не мог уже быть совершён. Конечно, я не мог их освободить сейчас. Лучше будет, если они останутся в этой приятно оформленной комнате до того времени, когда замок Рейтенбаха не станет безопасным местом. Я решил, что близнецы останутся на страже подвалов, а мы с Курносом пойдём в спальню маркграфа, чтобы арестовать и его самого, и Анну. Я подозревал, что, как и в большинстве случаев, достаточно будет пленить командира, положиться на серьёзность Святого Официума, угрожать наказанием за сопротивление и обещать награду за послушание, чтобы все покорно следовали моим приказам. Ибо не сила оружия должна была защитить меня, а авторитет моей профессии. Все знали, что пословица, гласящая: «Когда погибает инквизитор, чёрные плащи пускаются в пляс», более чем реальна. За смерть инквизитора отвечали не только виновные, и не только те, кто находился в их ближайшем окружении, но и семьи виновных. Друзья. Знакомые. Соседи. Поэтому инквизиторов убивали редко, разве что людям затмевала ясность мышления красная волна ненависти. Однако по опыту я знал, что случается это крайне редко. Оказывать сопротивление были готовы только сумасшедшие, либо закоренелые еретики, знающие, что их уже ничто не спасёт от тюремного заключения и допросов. Или могучие феодалы, считающие, что их спасут связи при императорском, папском и епископском дворе. А каждый, кто видел в себе зёрнышко невиновности, хотел убедить представителей Святого Официума, что это зерно на самом деле является огромным валуном. «Я ничего не знаю», «я только выполнял приказ», «мне пришлось», «наверное, я был заколдован»... – каждый хотел получить возможность использовать эти аргументы. Однако если вы встаёте с мечом в руке против инквизитора ни один из подобных доводов не мог служить оправданием. Сопротивление Инквизиториуму можно было бы сравнить с борьбой против волн прилива. Даже если первая волна была маленькой, вы должны знать, что в конце концов придёт столь большая, что смоет вас без следа. Моей задачей было дать понять людям, что стоит сдаться первой волне.

– Идём, – приказал я Курносу.

Я вновь велел Мартину проводить нас, и мы без происшествий дошли до спальни маркграфа. В коридоре перед дверью сидели на скамье двое дворян. Прежде всего, мне было интересно, всегда ли их обязанностью была охрана этой комнаты или это задание было поручено им в связи с моим присутствием. Они оба дремали, опираясь головами на стену. Мы подошли, и я заметил краем глаза как Курнос вынимает нож.

– Не убивать! – Шикнул я.

Сам я схватил дворянина за голову и стукнул ей об стену. Он даже не пикнул.

– Которого из слов ты не понял в приказе «не убивать»? – спросил я, глядя на перерезанное горло человека, которым должен был заняться Курнос. Кровь лила на пол из разорванной артерии.

– Да как-то само собой получилось, – буркнул мой спутник. – Специфика работы...

Я знал, что он хотел его убить. Я знал, что он намеренно не послушался приказа. Только сейчас было не время и не место для вразумления подчинённых. Что я мог ему устроить? Муштру под дверью спальни маркграфа? Так что я лишь похлопал Курноса по плечу.

– Будь немного осмотрительнее в другой раз, мой мальчик, – сказал я. – Сердечно тебя прошу.

– Само собой, Мордимер, – отозвался он.

Я подозревал, что Курнос наибольшим проявлением власти и силы считал лишение кого-либо жизни. И время от времени баловал себя. Между тем, нет ничего более ошибочного, любезные мои. Наибольшим проявлением силы и власти является дарование кому-либо жизни, а ещё лучше сделать так, чтобы предполагаемая жертва даже не знала, кого за это благодарить. Ибо труднее всего побеждать среди молчания и наслаждаться в тайне плодами этой победы. Конечно, я не думал в данном случае о инквизиторской работе, поскольку целью наших действий всегда должно быть спасение. Опорожнение чаши, полной скисшего вина, и наполнение её водой спасения. Такими чашами были богохульники, еретики и отступники, а мы, трудясь в поте лица и идя на любые лишения, самую большую радость получали тогда, когда уста закоренелого врага нашей веры начинали искренне и с радостью славить славу Господа. Но если смирения удавалось добиться легко, то над проблемой искренности, как правило, приходилось усиленно работать...