Ловцы троллейбусов

— Сомнения тебя погубят, — предрек Редактор, когда мы отошли. — Нельзя позволять им брать над собой верх. Я по собственному опыту знаю, к чему это ведет. Поверь, у меня было такое: для всех сияло солнце, а для меня лил дождь, для всех была зима, а для меня — лето… В конце концов я запутался, я стал суеверен, я верил себе больше, чем прогнозам метеосводки. Это мука, а не жизнь. Я стал сомневаться во всем. Например, в том, любит ли меня жена. И мое сомнение передалось ей. Я стал сомневаться, правильно ли работаю. И привил это сомнение начальству. А ты думаешь, я не писал письма друзьям — всяким, существующим и несуществующим, реальным и вымышленным? Писал и даже отправлял, а иногда, поверь, получал ответы…

— А сейчас пишешь? — спросил я. Он не ответил, я повторил вопрос.

— Нет, — сказал он. — Я слишком трудно возвращался из этого придуманного зыбкого мира. И больше меня туда не заманишь. С какой стати я должен сомневаться в том, что на обед нас ждет индейка, что мы с тобой сейчас идем по парку и разговариваем? С какой стати?

Я молчал.

— Пойми, большую, главную истину тебе не постичь, — заключил он. — Это не твоя вина. Идеал, я думаю, вообще вряд ли достижим. Я сам мечтал о красоте и читал восхитительные книги, а начал плешиветь, появились морщины. И брюшко выросло. Вот как бывает. Тянулся к прекрасному, к совершенству, а становился все безобразней. Как это увязывается и соответствует одно другому? И какая уж тут точность?

— Ну, полно, — остановил его я. Все же он закончил:

— Человечество еще не накопило силенок и опыта, чтобы кто-то один последней каплей наполнил чашу знаний до краев… А малая истина, истина собственной жизни, должна быть тебе предельно ясна. Если, конечно, ты себе не враг…

Званый ужин

Редактор, пожалуй, правильно рассуждал. Почему я должен был сомневаться в том, что на мне новый костюм? Или свитер? Или удобные непромокаемые ботинки? Какие сомнения могли быть в том, что на десерт меня ожидает малиновое желе? Неуверенность — это и точно болезнь. Исцелению моему помогала погода. Зима понуждает к строгости, к аскетизму. Штампованная форма снежинки… Чеканная рельефность узора на стекле…

Все же из жажды точности я позвонил дяде Грише, Адреса он хорошо запоминал и сразу понял, как меня найти. Жаль, Суфлер опять куда-то исчез, его я тоже с удовольствием бы повидал. И Федора Чужедальнего я навестил и пригласил. Не забыл я и про Илью Ильича Домотканова. И вот мы их ждали.

Директор курил со скучающим видом. Редактор, заложив руки за спину, изучал маски на стенах. Снегуркин, ездивший за огромным, по заказу Директора, тортом, вернулся и, как был в пальто, принялся расставлять тарелки и раскладывать приборы.

Директор докурил сигарету, ткнул окурок в пепельницу.

— А ты, брат, здорово толстеешь, — подмигнув Редактору, заметил он. Тот умоляюще прижал руки к груди. — Толстеешь, толстеешь… А это к чему может привести? К ожирению. К общему ослаблению организма. Сердце не справляется с возросшей массой… А за тобой и ухаживать некому.

— Зачем ты это говоришь! — тонко закричал Редактор. — Не хочу слушать!

— Криком не поможешь, — спокойно и скорбно продолжал Директор. — Давай лучше подумаем, в чем причина и как избежать последствий.

— Не хочу, не хочу! — Редактор зажал уши руками и зажмурил глаза, будто боялся прочитать сказанное по губам.

— Значит, так, — невозмутимо гнул свое Директор. — Что ты сегодня съел? Посчитаем на пальцах. Хотя, что я, пальцев не хватит.

— А ты… А ты, — закипел тем не менее слышавший все Редактор, — ты даже не знаешь, что за блюда нам подают!

— С чего ты взял?

— Ну, какой соус был сегодня? — настаивал Редактор. — Ну, скажи. А?

— Соус «демидой».

— А вчера?

— «Дурнадо».

— А позавчера?

— Пошел к черту, — миролюбиво сдался Директор.

Но Редактор уже распалился.

— А может быть, ты даже знаешь, что и как готовить? Тот же «демидой». А? А рыбный ланшпик? А буше из раков? А раковый биск?

— Да перестаньте, уймитесь, — увещевал их я.

— Крепкий бешамель, вот что для ракового биска нужно, — сказал Директор.

— А мелкорубленый укроп? А кайенский перец? А тертый сыр?

— Молодцы! — всплеснула руками вошедшая и замеревшая на пороге Калисфения Викторовна.

— Мой папочка обожал раковый биск, — капризничал Редактор. — И мамочка его готовила очень часто. Я наблюдал.

— Все равно ваш спор беспредметен, — стремясь примирить противников, сказал я. — Подождем до весны, когда появятся раки.

— Зачем ждать? — сказал Директор. — Постараюсь раздобыть.

— И щуку говорящую можешь? — подначил его я.

— Да зачем она нужна-то? Разве что уху сварить. Никогда не ел говорящей ухи, — захохотал он.