Ловушка

— Братцы! — ловко поменял интонацию с ёрнически-задиристой на упрямую и жёсткую Кулаков-Чудасов. — Нас не желают поить чаем!.. Нас наверняка не уложат в мягкие тёплые постели, не споют уютной колыбельной песни — милые подпухшие напевы которой иногда так понятны и востребованы. Нет, нас открыто гонят из дома прочь, брезгуя и раздражаясь: фу, дескать, от вас дурно пахнет! убирайтесь в свои вонючие норы!..

Стая гневно заворчала.

— Убирайтесь в свои грязные паршивые хижины! — распалился Кулаков-Чудасов. — Дышите прахом и тленом, и не забывайте о своей скотской участи!.. Сдохните голодными и холодными!!

Стая слишком серьёзно восприняла услышанное.

— Владимир Владимирович, да неужели от нас дурно пахнет? — брюзгливо залопотали волки. — Мы же типа санитаров леса, а это уже подразумевает гигиену.

— Да я вчера полдня в бане мылся! всё, как в инструкции написали банщики, так я и мылся! — проголосил куцехвостый волчишка.

— Совести у кой-кого здесь нету, вот что я вам сообщу. — поддержал приятеля раскрасневшийся волк Чистоплюй. — В жизни-то им всё легко даётся, будто за красивые глазки, вот и потеряли совесть, сидят тут и чаи распивают!..

— Три рубля билет в баню стоит, а я не пожадничал, урвал из семейного бюджета… — быстренько выпалил заяц Обшмыга. — А теперь оказывается, от меня дурно пахнет!.. вонючкой обозвали!..

— Братцы дорогие, доколе нам терпеть унижения и поношения от всяческой — простите за откровенность — вшивенькой интеллигенции? — прорычал Кулаков-Чудасов, воздел лапы к небу и, словно не сдержав душевного надлома, уронил их, так и не дождавшись небесной милости. — Братцы дорогие, здесь нами решительно пренебрегают!! Тщета и лицемерие царит в этом доме!! Отсюда нас решительно гонят прочь!!

— До чего же омерзительные существа живут на свете, Владимир Владимирович… упразднить бы их… разукомплектовать!!

— Надо же, что в мире творится, братцы… — покачал головой Гукнула. — Я и про возможность такого невозможного отношения к себе предположить не мог… коварство-то, ох коварство!!

— Как начнут о правах человека разглагольствовать, так сразу только о себе, о любименьких, вспомнят, а до других им дела нет!.. — бросил волк Шершавый.

— Да мы сами сейчас пренебрежём всеми этими пренебрежителями! Ты только укажи нам на них, Владимир Владимирович, мажь врага наотмашь!..

— Вот кто нами пренебрегает. — Кулаков-Чудасов тыкнул пальцем в меня, а затем в Ногу. — Вот от кого нам приходится претерпевать поношения.

— Тогда я посылаю к чёрту все свои прошлые деликатности!! — завопил волк Шершавый. — Если нами столь безжалостно пренебрегают, то я отказываюсь брать ответственность за свои поступки в состояние аффекта! Я настаиваю на незамедлительном претворении КАРАЧУНА!..

Кулаков-Чудасов едва удержал Шершавого, скорбно проповедуя:

— Молчи, друг, молчи… и вы, братцы, пока помолчите, скулы-то не сводите в тяготах заклания… Мы не из тех бездушных злодеев, которые ищут себе повод поглумиться, ради мести, или творят зло исключительно ради самого зла. Мы достоверно классифицируемся охотниками и — кстати говоря — санитарами леса, как недавно об этом было очень точно упомянуто. А уж КАРАЧУН в свете подобной санитарии и вовсе выставляется чем-то основательно-обязательным!.. Тот факт, что мы до сих пор никого не сожрали в этом доме, делает нам честь. Ни в коей мере не заслуженную, если б мы были заурядными бандитами. Но мы исходим из неких принципов, мы всего-то хотим, чтоб нас любили, и тогда мы тоже начнём всех любить.

Кулаков-Чудасов встал на задние лапы, вплотную приблизил свою пасть к моему уху и произнёс:

— Полюбите нас так, чтоб и мы полюбили.

Я невольно чертыхнулся ухмылкой. Едва заметной кривой ухмылкой, которой и сам был совершенно не рад.

— Этот парень однозначно вас не полюбит. — ляпнул заяц Обшмыга. — Презирает, сукин сын.

— Да?? — с особым пристрастием уставился на меня Кулаков-Чудасов.

— Отчего же… — я попытался примирительно улыбнуться. — Я всех люблю…

— Всех ли? — засомневался волк.

— В-всех… непременно…

— И Шершавого, и Обшмыгу, и всех-всех-всех??

— К-конечно же всех Обшмыг любить невозможно, да и не нужно… н-но я наверняка люблю всех… н-наверное…

— Редкостное состояние души! — обрадовался Кулаков-Чудасов. — Вот меня ты точно любишь, Филушка, ты ничего не путаешь?

— К-конечно… н-непременно…

— Ты слишком торопишься с ответом, а не следует торопиться отвечать на столь принципиальный вопрос. Ты сейчас должен быть максимально искренен, потому что сейчас это слишком важно для тебя… Итак, ты меня любишь, признаёшься в непременности этой любви, но… но может быть ты меня любишь как-нибудь аллегорически, с художественным возобладанием желаемого над действительностью?.. это вполне естественно для творческого человека — тут нечего стесняться… Итак?

— К-конечно… не аллегорически… — безвкусно виноватая улыбочка выползла на моём лице и застыла намеренно придурковато. — Владимир Владимирович, я вас действительно люблю.

— Сейчас расцелуются! — расхохотался заяц Обшмыга.